Bezpłatny fragment - За холстом

Якуб Кшеминьский

ЗА ХОЛСТОМ

ЧАСТЬ I.

…Он ждет, чтоб высшее начало его все чаще побеждало,

Чтобы расти ему в ответ.

Райнер Мария Рильке

Вместо пролога

Я слышал и даже видел,

но был это только холст,

фигура в истлевшем твиде,

не тонок, как и не толст,

не жив, но отнюдь не мертвый,

не рядом, передо мной,

не хлеба осколок черствый,

а эля глоток хмельной

из олова, что расплавил

щепоткой шотландских трав,

из рога, что позабавил

любого, кто не лукав,

средь ночи в него трубишь ты,

и голосом среди дня

эфира разносишь пинты,

к себе из тоски маня

сквозь марево метронома,

сквозь пальцы считая ритм,

и нотами путь до дома,

туниками всех Харит

измерил и обозначил,

закончил и пережил,

концовкою озадачил,

знаменьем упругих жил

под вечным слепым напором

триумфов и неудач,

бессмыслицы дум запоров

непревзойденный врач,

теперь не к тебе иду я,

в тот край, что ты мне открыл,

зюйд-вестом негромко дуя,

пласты пробуждая сил,

и озорником с постели

поднимешь в который раз,

как вьюги бы не свистели,

закрыт им в твой сингл лаз.

1

— Я смотрю на тебя?

Взгляд с черно-белого снимка остается без ответа. Снимков много, черно-белых, негативов наоборот. И цветных хватает. Взгляд один, вопросов полон космос. А вот ответов пока нет.

— Я смотрю в тебя?

Риторический вопрос. Этот взгляд, оставшийся в десятках тысяч снимков, на самом деле принадлежит если не разным людям, то множеству разных начал в одном.

— Я смотрю в себя?

Весьма возможно. Но и это ведь не все. И не главное.

— А может быть, я никуда не смотрю? Я слеп?

Вот это ближе к истине. Взгляд слепого в никуда полон разнообразия неожиданного. Тем более, если этот якобы слепой на самом деле самый зрячий из всех когда-нибудь топтавших планету Земля на протяжении миллионов лет её существования. Не говоря о топчущих её сегодня.

— А, догадался?

Похоже, что да. Отпечатки символов, выпущенные из-под линз очков разной формы и материалов, как тучи стрел лучников персидского царя Ксеркса, которыми он обещал царю Спарты Леониду затмить солнце. Царь ответил: тогда мы будем сражаться в тени.

В тени этих разноцветных облаков значений, смыслов, измерений, образованных обычным количеством сверхъестественных глаз, вряд ли уместно сражаться. А если уместно, то за что? С кем? С чем? В чем победа, в чем поражение?

Тоже пока без ответа. Его загадкам не годятся в подметки загадки хваленого сфинкса. А цена отгадок намного выше жизни и смерти. Тем более, что то и другое также может оказаться химерами.

— А я о чем? Так куда я смотрю? И смотрю ли? Почему бы тебе не попробовать, приятель?

А почему бы…

2

Имена именам рознь.

Вот назвали имя, ну, скажем:

— Стив Смит!

— Пётр Сидоров!

— Я!

И всё.

А бывают еще имена-провокаторы.

И названия-провокаторы.

— Сергей Рахманинов!

— Джон Уинстон Леннон!

— Рембрандт ван Рейн!

— Осип Мандельштам!

— Анна Ахматова!

— The Beatles!

— …

И вот тогда…

Не музыка, не стихи, не холсты. Это само собой. Такие имена и названия похищают. И тихонько, — а бывает, что со скоростью света, — забирают с собой, как некий летательный аппарат. Даже не межгалактический. Имена и названия уносят с собой в такие материи, пространства, времена, о которых доселе даже не подозреваешь.

Палитры звуков, красок, букв брызгают миллиардами мазков, взрывами мыслей сверхъестественного мозга. Они конструируют тот самый летательный аппарат, рядом с которым машина времени и вечный двигатель выглядят поделками лоботрясов на уроках труда.

Стих, картина, музыка, которые выносят из памяти такие имена и названия, никогда не бывают статическими. Образы сливаются в фрагменты, фрагменты в полотно, но это только ворота, портал. Воздушная воронка вносит через этот портал туда, где происходит таинство творения. Не только стиха, симфонии, композиции. Не только сингла.

То, что мы называем иногда несовершенным словом «магия», невозможно без пребывания в тех пространствах. Физического пребывания, никакого иного.

Это невозможно только для рабов земного притяжения.

Ибо дальние рейсы магии превращения не терпят любого рабства.

3

«Концерт на крыше» раскидал опавшие ноты, а они утонули в памяти лондонского тумана. Эти гитары, ударная установка, клавиши рождают и сеют те же или иные ноты, в тех же или других руках. Но вместе им заплетать ноты в любые цепи и цепочки уже не суждено.

Одна из этих гитар немо вздыхает в пустой студии. Безмолвствует ударная установка, ждущая град палочек по своим тарелкам-головам и ножные удары в барабан, — не та, что на крыше. Готовятся к рассаживанию нот на линейки, как воробьев на провода, под своей крышкой клавиши — не те, что были на крыше. Микрофоны клюют носами. Записывающая аппаратура застыла в недоумении перед предстоящим. Тоже явно не та, что запечатлела для истории последний выход первой рок-н-ролльной группы всех времен и народов. И вообще, студия пуста.

Ждет.

Через пару часов все оживет.

А сейчас статика накопления.

Каждое из орудий, принадлежностей музыкальной магии копит жар перед действом.

Ритуалом.

Жертвоприношением.

Бескровная жертва пальцев, голосовых связок, тайников сознания, а подсознания уж наверно.

Они еще на подходе, поэтому вся начинка студии гадает, судит, рядит о том, что на сей раз вылетит из-под её струн, тарелок, клавиш, барабанной шкуры, что раздуют усилители, расправит частотами эквалайзер, всосут в себя микрофонные головки.

Сие есть тайна.

Не великая и постижимая.

Немного терпения.

Скоро.

4

Перед тем, как его пальцы зависли над струнами на долю секунды, рассыпалась воздушная кукуруза, служащая входными воротами. Её шелест — приглашение.

Пальцы замкнули линейки струн, точно пять, как на нотном листе, столько же пальцев. Произошло смыкание кожи и железа. Скорость смыкания лишь одна-единственная. Рядом с ней скорость звука, света, даже мысли лишь ход улитки.

Скорость такая безумная, что её свист не улавливается ухом. Слух пропал, зрение оком отказало. Открылось пространство.

Это слияние пространства самых древних кусочков мозга с лопастями внешних измерений, вращение которых не в состоянии уловить самый навороченный микрочип или нагромождение таковых в коробке, которую земная цивилизация наивно называет «высокотехнологичной».

Вращение поражает любой из своих скоростей, самой тихой или самой бешеной. Симфония скоростей то распадается на брызги, то накрывает десятибалльной волной. Вначале это кажется полным хаосом.

Но совершенно неожиданно хаос оборачивается не просто порядком, а гармонией, которую трудно себе представить, живя на планете Земля. Воцарившаяся гармония та самая палитра, нотный всплеск, триумф красок, партитура слов, ложащаяся в поразительные строки.

Каждое дитя этой палитры завораживает.

Как её обладателя, так и зрителя, читателя, слушателя.

5

How?

Как?

Это не вопрос.

Это ответ.

В космосе гармонии нет четкого, видимого, однозначного.

Только красота во всех её непостижимых ликах.

Она может хитро прятаться за хаосом вселенской палитры. Каждый земной шедевр рождается в соприкосновении с этой палитрой малого космоса одаренного некоего. А посему шедевр не бывает земным. На планете Земля вселенская палитра выглядит плоской, пасторальной, несовершенной. А малый космос воспринимается, как чудаковатость или психопатология. Его обладатели вынуждены притворяться убогими, ущербными, обездоленными, как большинство землян.

Вселенская же палитра внешне бесформенна, расплывчата, как мазки гигантской кисти некоего импрессиониста. Но лишь до того момента, когда в неё окунается тоненькая кисточка малого космоса. Она состоит из редких волосков, как бы облезшая. Но именно это обстоятельство позволяет её хозяину схватить с необъятной палитры самый нужный, самый точный, самый необычайный оттенок. С реденькой кисточки эти оттенки падают на холст, который может оказаться и нотным листом, белым лоскутком бумаги или экраном планшета, компьютера. И складываются в модельку бескрайней гармонии.

Это очень трудно назвать земным.

Даже невозможно.

6

Студия уже полна людей.

Один беззвучно летает пальцами по клавишам, другой подкидывает в руках палочки, не касаясь ими светящихся звонких тарелок, третьи приноравливают ползунки эквалайзеров, четвертые надвинули на уши белые плошки наушников.

А он стоит среди всех.

Пальцы повисли параллельно гитарной деке, на пару миллиметров от натянутых и настроенных струн. Улыбается, болтает с клавишником и ударником.

Но не видит их.

Не видит никого и ничего.

Застыл перед входом.

Он знает, когда войдет.

Когда будет сигнал.

Зажглась алая надпись на табло.

RECORD

Он слышит вступление других, не видя их.

Пальцы нырнули в струнный омут.

Шелест.

Вход открыт.

7

Здесь нет преддверия.

Все предстает сразу, без вступлений и приготовлений.

Пустая бесконечность, которую заполняешь ты сам.

Глуп тот, кто ждет ниспослания.

Убог и ущербен надеющийся.

Надежда химера. Все безнадежно.

Если ты не отважишься заполнить бесконечность, притворяющуюся пустой.

God is a concept,

Бог это концепция.

Бизнес-концепция для слабаков.

Если ты, ты сам, и никто, кроме тебя:

— не сделает отважное движение своей облезлой кисточкой в пустоту, она никогда не станет палитрой;

— не ощутит это превращение, перед которым любая магия смехотворное шарлатанство, дешевые чудеса;

— не скажет себе, urbi et orbi:

I just believe in me.

Я верю только в себя —

— ты так и останешься в стаде, повторяющем пустые мантры, придуманные не им, стадом, но для него, стада. Чтобы оно, стадо, в своем хоровом блеянии полагало, что молится. То есть, в сей бизнес-версии бьет челом Кому-То-Там, Кто слушает данное блеяние. Делать Ему нечего.

Всякое бывает, но:

What can I say?

The dream is over,

Yesterday,

I was dreamweaver,

But now I’m reborn,

I was the walrus,

But now I’m John,

Что я могу сказать?

Мечта закончилась.

Вчера

Я был мечтателем,

Но теперь я переродился,

Я был морж,

Но теперь я Джон.

Излишне прибавлять «Леннон».

Он просто Джон.

Обрести свое имя можно лишь отбросив чужие концепции, химеры и узрев истинное.

Сотворив прежде палитру из предвечной пустоты.

8

Пустоты больше нет.

Каждая волна пульса проходит сквозь пальцы на струнах.

Колебания струн ключ, пароль, кисточка.

Бесконечность заполняется мириадами символов, магическим образом становящимися нотными знаками. Это не точки с хвостиками на линейках нотного листа. Вначале хаотическое движение в виде воронки цунами массы из микроскопических частиц.

Воронка разноцветна.

Её цветов не найти в земном спектре.

Еще одно касание пальцев.

Воронка распалась на световые потоки.

Невиданные цвета сливаются в световые дорожки.

Просьба пальцев выполняется. Световые дорожки нисходят в студию, и на границе земного ниспадают неземными потоками звуков.

Глотки микрофонов жадно втягивают в себя неземное, по жилам кабелей половодье гармонии заливает усилители, эквалайзеры, записывающую аппаратуру. Идет ловля потоков, сохранение их на века.

А другие потоки падают на всех в студии. Как совсем недавно падали на всю Ливерпульскую Четверку.

Будят земные мелодии неземного происхождения.

Очень скоро все это посеют в черных бороздках дисков.

Всходами станет вечность.

Круговорот вечности.

9

В вихре потоков отважно добытой Мастером вечности барахтаются слова.

Слова худосочны, слабы. Но их питает светом поток.

Каждое слово воплощено сознанием того, кто занес кисточку над пустотой. Кто наполняет своим дерзновением эту пустоту. В словах потрясение происходящим наполнением, бесконечностью, самим собой. Первичный страх, который перерастает в восхищение.

How can I go forward when I don’t know which way I’m facing?

How can I go forward when I don’t know which way to turn?

How can I go forward into something I’m not sure of?

Oh no, oh no

Как мне идти вперед, когда не знаю с чем на пути столкнусь?

Как мне идти вперёд, когда не знаю где свернуть?

Как мне идти вперёд когда в себе я неуверен?

О нет, нет

Что же еще?

Как предвидеть путь в пустоте? Как предугадать, что в ней возникнет? Страшна и непредсказуема не сама пустота, а то, что в ней таится. То, что вызывает на свое, а затем всеобщее обозрение нацеленная в бесконечность облезлая кисточка, рукоятью которой ряд струн в тонких пальцах.

Неуверенности в себе нет у того, кто отважен и свободен. Есть осознание величия бесконечности, на наполнение которой он дерзнул. Лишь это ощущение сулит величие дерзнувшего.

«Как мелки с жизнью наши споры,

Как крупно все, что против нас.

Когда б мы поддались напору

Стихии, ищущей простора,

Мы выросли бы во сто крат.

Все, что мы побеждаем, малость,

Нас унижает наш успех,

Необычайность, небывалость

Зовет борцов совсем не тех».

Эти слова Рильке тоже вынырнули из потока.

Добытого в той же пустоте.

10

Кто-нибудь сказал бы: просто талант, гений и далее по списку.

Тогда вопрос: откуда, как в бездушные диски, виниловые, лазерные, откуда, как в пришедшие им на смену мр3, мр4 вселяется этот талант, гений и так далее?

Откуда эта магия слуха? И магия ли? И слуха ли? И бездушны ли эти диски и мр по номерам?

Были бездушные.

До прикосновения потока вечности.

И студийное оборудование, впервые познавшее этот поток, было бездушным.

До познания.

В черных бороздках винила, в радужных линейках CD и DVD, Blue Ray, в микрочипах мр3, как и 4, поселилось дерзновенно, отважно добытое из пустоты.

Магия слишком слабое, поверхностное, банальное слово, понятие, чтоб хотя бы грубо отразить суть произошедшего.

Ни один самый совершенный микрофон, эквалайзер, записывающий блок не в состоянии вобрать в себя, сохранить волны разноцветного эфира, возбужденные струнами, пальцами, голосом. Никакие регуляторы, ползунки, кнопки и дисплеи не схватят эти нежнейшие и мощнейшие в природе и мироздании колебания, резонансы, пики и впадины.

Это уже власть Мастера.

Он знает и умеет.

Он знает, как влить все это в бездушные устройства, в сосуды технологий.

И умеет.

Знает, как оживить неживое.

И умеет.

Знает, как передать через это неживое то, что догматики называют Жизнью Вечной.

Имея о ней дикие представления из бизнес-концепций мошенников и свинопасов.

11

Есть еще один земной штамп: «творческий кризис».

То есть, хочется, но не пишется.

Не играется.

Не поется.

Не танцуется.

Не ваяется.

Не рисуется.

И так далее.

Или играется, ваяется, рисуется, танцуется — но так, что самому (самой) тошно.

А все прочие дивятся: такой (такая) талантливый (талантливая), даже гениальный (гениальная), а так слабо то, что вышло. Проходное, и не более.

Никакого дива.

Все естественно, закономерно, логично.

Не рассыпалась воздушная кукуруза.

Не открылся вход.

А если не открылся, будь хоть трижды гением — обмакнешь кисточку в собственные заполненные талантом и гениальностью мозги. А там…

…самое талантливое и гениальное, но не вечное.

Потока не будет. Потечет ручеек, слабенький, хоть и гениальный.

В собственных мозгах вечности не бывает. Нет там этой пустоты бесконечной.

Вселенской.

Туда нужно приглашение.

Жалкие единицы на этой планете имеют такое приглашение, хотя бы временное.

А уж бессрочное приглашение удел пары избранных.

Бывает, что кто-то из этой пары попросту недостоин столь высокой чести.

Это также логично.

Логика земного эксперимента.

12

Только обладатель хотя бы временного приглашения знает, что такое любовь.

И отметает всю ложь, банальность, убожество навязываемых в разных целях представлений о любви.

Это не черно-белое фото целующихся двоих на конверте с виниловым диском.

И вообще, не черно-белое.

В палитре бесконечности нет ни черного, ни белого в чистом виде.

Ведь палитре предшествует абсолютная пустота.

Первое же касание пальцев Мастера этой пустоты вымывает из неё легионы оттенков, невиданных на земных холстах, неслыханных в земной музыке. Безумный танец оттенков неосознанно обретает телесную осязаемость, становится зримым, слышимым не только для того, кто его внезапно ощутил, страстно желая этого ощущения, набравшегося отваги и дерзости для входа в космическую бесприютность, ставшую домом.

Это передается любому даже простому смертному, которому мало земной нищеты.

Вот что самое поразительное.

Как сама любовь.

Неистовый бал оттенков, искр, озаряющий все вокруг, вечное движение, вызванное повелением мастерского касания бездонной и безграничной пустоты, это она и есть.

Еще поразительнее то, что Мастер добывает сей бал из пустоты вовсе не для других.

Только и исключительно для себя.

Миф о Прометее красив, но это всего лишь миф.

13

— Ваша музыка обо мне!

Они стоят на лужайке поместья возле самого дома. На слова одного из гостей, молодого длинноволосого парня, хозяин, бывший некогда таким же длинноволосым, а ныне аккуратно подстриженный, поправляет на длинном остром носу круглые никелированные очки.

— Нет. Моя музыка обо мне.

На продолговатом лице, обрамленном бакенбардами, появляется хитрая улыбка.

— А если вы думаете, что дело только в музыке, значит, вы не понимаете, что на самом деле происходит, ребята.

Гости в откровенном замешательстве.

— Вы голодны?

Замешательство гостей растет. Однако парень, посчитавший, что свою музыку Джон Леннон написал именно о нем, проговорил:

— Вообще-то, да…

Гостеприимный жест маленькой ладони с тонкими пальцами, вызывающими музыку из вселенского вакуума.

— Идем. Я вас покормлю.

14

Первое блюдо:

The dream is over.

Мечта закончилась.

Мечта, надежда, сколько этих генно-модифицированных продуктов.

Сколько химер, жалких иллюзий, заменяющих настоящую жизнь.

Болезненных, хилых, худосочных, убогих.

Лекарством от них пустота.

Которая перестанет быть таковой только после отважного прикосновения.

Одно прикосновение, к которому готовишься всю предыдущую жизнь.

А точнее, все предыдущие жизни.

Одно отточенное веками, тысячелетиями движение пальцев в зияющую пустоту.

Отлитое в формах самых фантастических, рискованных, смертельных приключений отсутствие страха.

Движение напоминает не выпад шпагой, а дуговой сабельный удар. Никто не знает, что кроется в пустоте. Может быть, заветное откровение, а может быть, заклятый враг.

Но в руке не холодное оружие, а потертая, облезшая, совершенно безобидная кисточка.

Она не способна причинить вред.

Вот оно, неуловимое движение в пустоту.