Bezpłatny fragment - Проект МЕССИЯ

Благодарность

Выражаю благодарность моей супруге Евгении, которая поддерживала и очень терпимо относилась к моему творчеству, а также моим друзьям — Лёше и Ване, которые были первыми чтецами, и еще — Андрею, который подал идею облечь мои словесные измышления в материальную текстовую форму

От автора

Роман о любви и чести, о вере и надежде, о важности первых шагов и вечной борьбе добра со злом.

Не рекомендуется к прочтению лицам с обостренными религиозными и патриотическими чувствами.

Автор искренне извиняется перед Читателем, если при прочтении сего произведения каким-либо образом окажутся задеты чьи-то чувства или оскорблена чья-то честь. Автор определенно не желает, чтобы так случилось. А может быть и желает. Но автор все равно извиняется, ведь извинения характеризуют его, как вежливого и хорошо воспитанного человека. К тому же извиняться сегодня так модно в нашей стране.

Все персонажи и сцены являются плодом воображения. Ну, возможно, не все. Но некоторые точно. Почти все фамилии и имена героев изменены.

Данное произведение — первый художественный опыт автора, поэтому, не суди строго, дорогой Читатель. Или суди. Это уж как Вам будет угодно. Вы ведь, в конце концов, свободная личность.

С уважением,

Олег Кравцов

Часть I. ИНВАЛЮТНАЯ ЖИЗНЬ: СЛЕПОТА И ПРОЗРЕНИЕ

Глава 1. Отторжение

Миша полулежал на кожаном диване своей яхты. Его подташнивало. Настроение было паршивое. Он встал и, покачиваясь, направился к борту. Несколько секунд он вслушивался в мерзкое квяканье чаек, смотрел на пальмы и лазурную гладь воды. Потом перегнулся через перила и отрывисто блеванул в океан. Он вымученно всматривался в желтое пятно с белыми комками непереваренных лобстеров:

— Это ж надо, даже еду эту буржуйскую организм отторгает. А другой-то и нет.

Миша уныло посунулся обратно в каюту и со стоном плюхнулся на диван. Он, не глядя, нащупал бутылку минералки на полу и жадно запрокинул в рот горлышко. Газы ударили в нос и чуть не вызвали новый приступ рвоты. Но на этот раз Миша сдержался. Ему было очень жалко себя. Он вообще любил себя жалеть и делал это лучше, чем кто бы то ни было.

Молодой человек с тревогой следил за происходящими с ним изменениями. И его тревога была вполне обоснованной. Все началось с того самого момента, когда Миша встретил на улице себя и осознал, что он русский. То, что он русский, конечно же, он знал всегда. Но глубинное осознание этого факта произошло после той мистической встречи, которая запустила в его сознании очень необычные необратимые процессы. Это было сродни вирусной болезни, которая возникла внезапно, облюбовала Мишин организм и не собиралась отступать. Вместе с пробуждением национального сознания пришло отторжение ко многим привычным вещам, являвшимся неотъемлемой частью его быта: еде, одежде, образу жизни, взглядам на мир.

Глава 2. Рассказ о мальчике Мише

Миша с детства был самым обычным мальчиком, коих миллионы на просторах России. Он ходил в обычную школу и ничем не выделялся среди сверстников…

Конечно же, дорогой Читатель, все это не совсем так или вообще не так. Подобными словами мог бы начаться рассказ о каком-нибудь другом мальчике Мише, которых действительно очень много на необъятных просторах России. С нашим Мишей все было иначе. Мальчику было 35 и жил он в Соединенных Штатах на побережье Калифорнии. Родился он в небольшом сибирском городке нефтяников. В российской школе Миша никогда не учился. В середине девяностых, когда подходило время идти в первый класс, папа отправил семью в США, обеспечив Мишу и его маму всем необходимым для безбедного существования.

Отец Миши — Болодин Николай Валентинович был нефтяным олигархом средней руки. Средней, потому что его папа не входил не только в десятку, но даже в тридцатку списка российского Форбс. По этой причине и олигархом в общем-то его можно было назвать весьма условно. Состояние Болодина-старшего за всю историю ни разу не перевалило миллиарда долларов. Он плелся где-то на задворках первой сотни богатеев страны, теряясь среди серой массы стомиллионников.

Там, в России, у папы была другая семья и другие дети, которые недавно пошли в школу. Папина вторая жена была на пару лет младше Миши. Отношения между Мишиными родителями были вполне мирными, уважительными. Бури, связанные с разрывом семейных уз, давно поутихли. Мама Миши, Татьяна Григорьевна, жила недалеко, в Сан-Франциско, и была номинальным держателем части семейных активов. Для души у нее был небольшой благотворительный фонд помощи больным витилиго и художественная арт-галерея. В какой-то момент Татьяна Григорьевна решила, что она является потомком древнего дворянского рода и за вполне адекватную сумму нашла подтверждающие документы на этот счет. Мама любила рисовать картины маслом на холсте в стиле, который сама определяла как «абстрактный авангардизм». Полотна она любила жертвовать в дома престарелых, приюты для бездомных или просто дарить знакомым.

Миша тоже был номинальным держателем части семейных активов. У него на паях с папой и его знакомыми была сеть ресторанов, пляжных пабов и несколько гостиниц на побережье Калифорнии. Кроме того, Миша был совладельцем и президентом собственного яхт-клуба, штандарт которого с гордостью носил на одежде.

Школьные годы Миши прошли в закрытой частной школе для отпрысков состоятельных родителей. С Мишей дополнительно занимались одобренные российским МИДом репетиторы русской словесности, истории, светского этикета и тому подобной унылой чепухи. Единственное, что роднило нашего Мишу с гипотетическим Мишей из русской глубинки, так это умственная посредственность и общий жизненный пофигизм. В этом плане Миша действительно ничем не отличался от абсолютного большинства сверстников и вполне уютно чувствовал бы себя, учись он где-нибудь в Вышнем Волочке, Москве или Лабытнангах.

После школы Мише оплатили частный университет, где учились дети местной элиты. Здесь он приобрел много интересных и полезных знакомств среди себе подобных счастливчиков. Студенческое время было веселым и насыщенным событиями. Миша любил шумные тусовки. В университете было множество различных клубов по интересам. В двух из них — в гольф-клубе и яхт-клубе у Миши было членство. В яхт-клубе его даже избрали на некоторое время сопредседателем, но ненадолго. Мише оказалась скучна системная организационная работа, и он спустя месяц взял самоотвод.

Некоторые трудности возникли позже, после окончания учебы. Взрослая жизнь оказалась скучной и пресной. Миша чувствовал дискомфорт и опустошенность. Потом он пообвыкся и стал получать удовольствие от тихой праздности и размеренности бытия. Семейный бизнес не вызывал больших хлопот. Всю рутину тянули наемные менеджеры. Главная задача Миши в этом процессе заключалась в том, чтобы просто быть сыном своего папы и улавливать общую картину, не вдаваясь в детали.

Единственным по-настоящему близким другом и собратом Миши по счастью был Эндрю Скотт, с которым они сошлись еще в студенчестве. Эндрю присматривал за бизнесом своего папы на побережье и был большим поклонником гольфа. Эту страсть он унаследовал от отца, владельца крупнейшего гольф-клуба округа. Основным бизнесом папы Эндрю была киноиндустрия. И Эндрю, будучи довольно типажным парнем, периодически пробовал себя на киношном поприще, но особого рвения в этом не выказывал.

Ребята проводили вместе значительную часть своего свободного времени. А так как свободного времени у них было намного больше, чем несвободного, то вместе их видели гораздо чаще, чем порознь.

Глава 3. Осознание

Осознание пришло внезапно. В том смысле, что произошедшие изменения не были результатом длительного процесса внутренней эволюции. Для Миши все началось с той злосчастной встречи на побережье Хаф-Мун Бэй, когда он увидел самого себя, стоящего под палящим солнцем с плакатом, предлагающим мытье яхт по смехотворно низкой цене. Тот, другой Миша, заискивающе заглядывал в глаза всем проезжающим и проходящим. По всему было видно, что парень очень нуждался в работе. Но никто не проявлял к нему интереса.

— Эндрю, говорю тебе, это был я, реально я, только немного другой, из параллельной, менее удачной жизни, — лицо Миши было взволнованным, в голосе слышалось отчаяние.

Ребята сидели в клубе, попивая свои любимые коктейли.

— А эти глаза, Эндрю! Мы как будто из зазеркалья смотрели друг в друга: я — в него, а он — в меня. Даже когда я проехал, то все равно чувствовал, что он мне в затылок смотрит. И не знал я его и не видел никогда раньше, а ощущение было такое, будто украл я у него что-то. Премерзкое, надо сказать, состояние.

Эндрю задумчиво потягивал Дайкири и слушал возбужденного друга, как режиссер слушает на кинопробах молодых претендентов на второстепенную роль.

— Я ночь почти не спал, — продолжал Миша. — Когда закемаривал, чушь всякая снилась. Потом решил найти его, пообщаться. Да не тут-то было. Этот двойник мой как сквозь землю провалился. Я все вокруг объездил: Санта-Крус, Мосс Лэндинг, Монтерей. И все говорят да, мол, видели парня, стоял, работу искал, визитки раздавал. Месяца два, говорят, стоял, потом пропал. Оказалось, что парнишка этот, пока искал работу, все лодки в местном университетском клубе бесплатно перемыл, чтобы рекомендации получить. Такой вот простой русский пролетарий, неприкаянная душа, отвергнутый и униженный.

— А с чего ты вообще взял, что он русский?

— Я не взял. Я, как его увидел, сердцем почувствовал, как будто прочитал это в его душе. Более того, я уверен, что и зовут его так же, как меня — Миша. А потом, — на лице Майкла проступила горечь, — я нашел тех, кто нанял его мыть яхту. Это были Пампкинсы. Знаешь таких?

Эндрю в ответ сделал неопределенный жест плечами, по-видимому, не знал.

— И не надо тебе их знать. У них яхта «Барбара-17» — самая засранная яхта в Санта-Крус. Тем они и знамениты. Месяц назад, когда я их яхту последний раз видел, ее лет пять ни щетина, ни полироль не касались. Кругом грязь, чипсы, птичье говно. Да и людишки эти премерзкие. Хозяин — надменный неряшливый старикан. Жена его, словно высушенная макрель, с собой вечно «мини-мы» на руках носит.

Эндрю вопросительно поднял бровь, очевидно, не вполне понимая термин «мини-мы».

— Ну псину такую мелкую, трясущуюся, с выпученными слезливыми глазками, — пояснил Миша. — Глаза одинаковые, что у жены, что у псины. А у этих Пампкинсов в услужении то ли сын, то ли племянник Фредди. Он яхту для тусовок использует и сам на ней живет, экономит таким образом на аренде квартиры.

— Так вот, этот Фредди, фекалий ходячий, воспользовался отчаянностью моего положения и нанял меня за сущие пени «Барбару» дядину драить. Когда я попытался выведать, что это был за парень, кто он, откуда, как зовут, так этот Фредди ответил с этакой ухмылочкой подленькой, мол, — оборванец какой-то русский, и что имени его он не спрашивал, поскольку неинтересно было. Понимаешь, прямо так мне русскому в лицо и сказал, зная, что я русский. Как сейчас эту ухмылку едкую вижу. А потом, уловив мое замешательство, прихвастнул, что денег он мне за работу так и не заплатил. Говорит, что полиция увела этого парня с подачи директора порта. Вроде как жалобы на него поступили из-за того, что визитки, которые он закладывал за дворники, видите ли, к стеклам прилипали и создавали хозяевам неудобства. С тех пор и не видывал никто меня больше. В смысле, того, другого меня.

Миша вздохнул, сделал глоток освежающего коктейля с ароматным кубинским ромом и сурово уставился в стакан.

— Вот кто-то сейчас сидит, коктейльчики в клубе попивает, а я может в это самое время в полиции или в трущобе от голода подыхаю, — в его голосе звучало негодование.

— История твоя, Майкл, конечно, весьма интересная и по-своему трогательная. Только при чем здесь ты? И почему ты периодически говоришь о том парне, как о себе. Он — это не ты, а лишь внешне похожий на тебя посторонний русский парень. Остальное все — это плоды твоей фантазии. Без обид.

— Говорю тебе, Эндрю, это был я. Только не этот, а другой, из параллельной вселенной, который вышел через межпространственный портал, чтобы встретиться со мной этим и открыть что-то важное.

— Не знаю, Майкл, чего ты там начитался или наслушался или принял, но торкает тебя, дружище, не по-детски. Ты мой друг, Майкл, и я переживаю за твое психическое состояние. В общем, мой совет — не читай больше то, что ты читаешь, и не ешь то, что ты ешь.

Глава 4. Трансформация

Как говорилось ранее, случайная встреча с самим собой из параллельной вселенной запустила в сознании Миши сложную цепную реакцию, результатом которой стало внутреннее и внешнее преображение нашего героя.

Глубина потрясения вначале привела к душевным и даже физическим страданиям. Его мучило ужасное чувство стыда и вины за незаслуженную удачу рождения в богатой семье, проживание за границей и длительное бездействие в сытости и комфорте. Он безуспешно искал другого себя по всему побережью округа. Он раздал бездомным и нищим почти весь свой гардероб, состоящий из одежды брендовых коллекций разных сезонов. Миша плохо спал, почти ничего не ел.

Потом он понял, что происходящее с ним — тайное откровение и великий дар, ниспосланный ему высшими силами. С этим осознанием оказалась сопряжена целая гамма глубоких и доселе неизвестных чувств. В первую очередь Мишу охватила необъяснимо сильная любовь к Родине, которую он вживую последний раз видел, когда был маленьким. Теперь он отслеживал новости из России в режиме онлайн из десятка источников. Он поглощал информацию по русской истории, философии, фольклористике. Чем больше Миша постигал Россию, тем сильнее в его сердце крепло чувство единства с русским народом и сопричастности с его судьбой.

Пожалуй, самым сильным и нестерпимым стало вспыхнувшее в нем обостренное чувство справедливости, которое правильнее было бы назвать чувством несправедливости. У него как будто прорезался особый нюх или открылся третий глаз. Благодаря этому дару Миша теперь везде и во всем мог легко разглядеть какую-нибудь несправедливость. Он мог найти ее даже там, где любой другой обычный человек прошел бы мимо и ничего не заметил. Особо остро это чувство отзывалось в Мише, когда он думал о России, русском народе и современном мироустройстве. Огромную роль в понимании происходящих процессов, конечно же, сыграл марксизм, на который он плавно перешел в ходе усвоения материалов о России.

*

Вначале изменения касались только внутреннего состояния Миши, его самосознания, мировосприятия, оценочных суждений. Постепенно личностные трансформации все яснее проявлялись в Мишином поведении, внешности и манерах. У него начала меняться речь, осанка и даже черты лица. Из голоса исчезла характерная чванливость и высокомерная протяжность. Фразы обрели четкость и законченность, словарный запас пополнился множеством новых слов и выражений.

Из глаз Миши испарилась надменная поволока. Восковая маска застывшей самоуверенности как будто растаяла под воздействием внутреннего огня от Мишиного сердца. Это привело к значительному расширению мимического диапазона. Теперь, когда Миша делился с Эндрю своими мыслями, его лицо становилось одухотворенным, а взгляд — пламенным и ясным. В эти моменты он был необычайно привлекателен.

Миша сократил пустые встречи с Эндрю в течение дня. Каждую свободную минуту он взахлеб поглощал информацию, читал труды по истории, идеологии коммунизма, переписку революционеров, смотрел старые фильмы, слушал революционную музыку. С Эндрю они встречались теперь главным образом по вечерам. Сидя на яхте, в пабе или ресторане, Миша делился с другом результатами своих очередных открытий.

Первое время, зная темперамент друга, Эндрю не воспринимал всерьез Мишино увлечение и слушал его речи главным образом из вежливости. Эндрю знал, что Миша был легок на подъем, быстро воспламенялся, но также быстро остывал. Однако на этот раз дело обстояло иначе. С каждым днем Миша распалялся все больше и больше, а потом, когда его страсть, казалось бы, должна была пойти на спад, она на спад не пошла. Она остановилась на каком-то оптимальном уровне, выровнялась, обрела четкость и целенаправленность. Как будто сердце Миши было пламенным мотором, который, наконец, вывели на проектную мощность.

**

— Вот смотрю я вокруг на все эти яхты, на сытые морды их хозяев, потом на работяг мексиканских, изможденных, усталых, и понимаю, что все происходящее, все, на чем стоит существующий уклад жизни и капиталистический строй — есть воплощение вопиющей несправедливости!

— Но ведь лично для нас с тобой это неплохой вариант, не так ли?

— Для нас с тобой? Нас с тобой таких жалкая горстка в сравнении со всеми остальными. Ведь чтобы мы с тобой в гольф играли и кальмаров жрали с устрицами, трудовому народу приходится пахать в поте лица с утра до ночи.

— А некоторым и ночью, — Эндрю был весел и расслаблен.

— Да, некоторым и ночью. И ничего веселого в этом нет, Эндрю. Ведь мы и такие как мы, по сути, обворовываем их, крадем у них лучшие годы жизни, здоровье, время, деньги.

Миша выразительно смотрел на друга.

— Как же я мог столько времени безмолвствовать, нежиться в сытости и достатке и не думать о тех, иных, чьи интересы попраны? Я как будто раньше и не жил вовсе или жил, но только вполсилы или даже в одну четверть. А теперь я словно доступ получил к мощнейшему на земле источнику энергии. Невидимый шлюз открылся в моем сознании, и бешеный поток хлынул в мой организм. Я вот раньше почти всегда спать хотел. Помнишь, везде засыпал, все было скучно. А теперь сонливость как рукой сняло. Столько всего интересного хочется познать, столько всего полезного сделать. Эх, как же долго я спал, был слеп, сколько всего не понимал. И знаешь, Эндрю, я никогда ранее не был так счастлив, как сейчас.

Когда Миша говорил, он периодически посматривал на друга, оценивая эффект и ожидая обратной связи. Обратную связь Эндрю выражал в основном лицом и позой, иногда задавал уточняющие вопросы или произносил односложные фразы, типа: «красота» или «супер».

— Чего? — отвлекся Миша на одну из таких фраз. — Эндрю, ты меня понимаешь, ты согласен?

— Не в том дело. Знаешь, Майкл, даже если тебя не слушать, а просто смотреть, как ты говоришь, все равно классно. Сорри. Продолжай.

И Миша продолжал:

— Раньше, Эндрю, в каждой стране были угнетатели и угнетенные. И только Россия в начале прошлого века сумела разбить оковы рабства и предложить миру альтернативу, в которой принципиально отсутствовал класс угнетателей. Но капиталистическая система, порочная по своей сути, к сожалению, победила, и мир насилия, угнетения и социального неравенства стал глобальным. И угнетение тоже стало глобальным. Даже страны разделились на угнетателей и угнетенных. Представь, Эндрю, теперь целые страны-буржуи эксплуатируют более слабые и зависимые страны-пролетарии. И, казалось бы, нет надежды угнетенному рабочему-труженику ни на глобальном, ни на индивидуальном уровне…

— Слушай, Майкл, как ты можешь такое говорить, ведь ты вовсе и не пролетарий ни разу. Мы ведь с тобой, так сказать, с другой, с буржуйской стороны баррикад. Получается, что ты вроде как классовый предатель или перевертыш.

Замечание было брошено совершенно беззлобно и казалось вполне резонным. Майкл слегка нахмурился. Он отвел взгляд в сторону, где на бархатном помосте танцевала стройная мулатка-гоу-гоу:

— А можно ли назвать предателем того, кто перешел со стороны зла на сторону добра? Лично я не согласен с такой постановкой вопроса. Но если исходить из твоей логики, то — да, получается, что я — предатель. Я предал зло и выбрал сторону добра. Я отказался быть угнетателем и встал на защиту угнетенных. И мне кажется, что это самое прекрасное предательство, которое только возможно совершить человеку в своей жизни!

Миша остановился и смочил горло своим любимым коктейлем с темным ромом и лаймовым соком.

— Ты вот сейчас, Эндрю, употребил отличное слово — «перевертыш». Ты знаешь, а ведь лучший идейный боец — это именно перевертыш, тот, кто переосмыслил собственную жизнь, сознательно отказался от нее и посвятил себя борьбе за изменение несправедливых порядков. Именно такие предатели-перевертыши и являются самыми эффективными, самыми пламенными и идейными борцами за лучшее будущее человечества. Смотри, и Карл Маркс, и Фридрих Энгельс, и Ленин с Дзержинским не были пролетариями по рождению. Все они из дворян или богатых фабрикантов. И могли бы жить себе припеваючи, как вот ты сейчас. Но они осознали порочность системы, которая их породила, и восстали против нее во имя высшей цели и светлых идеалов. Потому что угнетатель, перешедший на сторону угнетенных, лучше, чем кто бы то ни было понимает свою природу и знает, как ей противостоять.

На некоторое время их разговор прервал официант, который принес новую порцию коктейлей.

— Вот скажи мне, Эндрю, кто сегодня лучше всего защищает права женщин? — Миша вопросительно взглянул на собеседника. Эндрю сделал неопределенный жест, означающий, что он не знает, но весь внимание. — Трансгендеры! То есть не женщины по рождению, а мужики, которые сами себе свои херы отчикали, от сути своей мужской отказались в пользу женской.

— Ну хорошо, а кто же, по-твоему, изменит эту мировую систему насилия? — поднял глаза Эндрю.

— Мы, русские, все изменим. В нас, русских, заключается последняя надежда и оплот человечества. Да-да, ты не ослышался, — уверенно добавил Миша, глядя в недоуменное лицо товарища. — Ты удивлен, потому что ты пока еще не понимаешь, кто такие русские, о которых я тебе сейчас говорю. Ты думаешь, что русские — это те, кто живет в России или имеет российский паспорт, как, например, я? Нет, брат. Русский — это каждый человек на планете, кто незаконно унижен, обманут или оскорблен. Любой человек на планете: африканец, мексиканец или белый американец, осознавший несправедливость, — автоматически становится русским. Если какая-либо страна, будь то Куба, Венесуэла или Ирак, бросает вызов мировому империализму, знай, это русская страна, а ее жители — русские. Пока это чувство наиболее остро развито у русских в России. А это значит, что на Россию возложена великая миссия пробудить все остальные народы и государства, поднять их на борьбу и указать правильный путь, то есть сделать русскими все народы земли. И не тогда мы, русские, победим, когда Россия завоюет мир, а тогда мы победим, когда все народы планеты с нашей помощью или самостоятельно осознают себя русскими!

Миша сделал паузу и посмотрел на Эндрю. Лицо друга выражало расслабленное удовлетворение. Было видно, что ему эстетически импонирует новое Мишино амплуа.

— Слушай, бро, надо будет как-нибудь о тебе папке рассказать. Может он о тебе фильм снимет про вашу русскую революцию. Мы с тобой будем в главных ролях. Ты будешь вождем, а я твоим верным соратником.

Эндрю весело взглянул на Мишу, но тот не улыбался. Он пристально смотрел в глаза приятелю. Его губы медленно зашевелились, и Эндрю услышал тихий звук незнакомой песни на русском языке:

— Слу-у-уша-ай, рабо-очий, война на-ач-аала-а-с-я-а, бросай сво-о-е де-ло, в по-ход собира-а-айся.

Эндрю с удивлением вслушивался в незнакомые слова. Ситуация ему не нравилась, но он не перебивал, чтобы не обидеть друга. Миша сделал паузу, вдыхая воздух. Эндрю с облегчением подумал, что все закончилось, но он ошибся. Миша расправил грудь, положил руку на плечо Эндрю и внезапно громко продолжил:

— Смел-о-о мы в бой пойдем за вла-а-асть Сове-тов, и ка-а-ак один умрем в борь-бе-е за э-это!

Сделав очередной вдох, Миша запел повтор припева, подмахивая головой, как бы приглашая компаньона поддержать песню. На ребят оборачивались из-за соседних столиков, отчего Эндрю было очень неловко. Он, не зная ни слов, ни языка, начал невпопад подвывать, неумело имитируя звуки русской речи. Смотрелось нелепо. Эндрю это понимал, но поделать ничего не мог.

Миша закончил так же внезапно, как и начал. Эндрю опасливо смотрел на друга:

— Майкл, что это было?

— Откровение, товарищ. Откровение. Теперь это часто со мной. Как будто голос внутренний наружу вырывается. А слова сами из глубин генетической памяти всплывают. Пойдешь со мной до конца, если это понадобится, Эндрю? — Майкл, не отрываясь, смотрел ему в глаза.

— Пойду, Майкл, ну в пределах разумного, конечно. Ты ведь знаешь, я вообще за любое веселье, — Эндрю не ожидал такого оборота и сказал то, что, по его мнению, должно было как-то разрядить обстановку.

Глава 5. Коммунизм и сексуальная этика

Миша поднаторел в матчасти и в ораторике. Теперь он мог строить фразы гораздо более сложные по структуре и глубокие по содержанию. Он умело владел мимикой и играл на паузах. Миша легко и довольно точно подбирал аллегории и метафоры, которые значительно облегчали понимание сказанного как для слушателя, так и для него самого. Причем все это ему удавалось удивительно легко, естественно и непринужденно, что неизменно добавляло притягательности его выступлениям.

— А ты знаешь, что такое коммунизм, Эндрю? — спрашивал Миша, глядя на друга, раскинувшегося на широком кресле-диване клубного чилаута.

Друзья только что сделали заказ. Приглушенная расслабляющая музыка нисколько не мешала, но даже усиливала эффект от Мишиных слов.

— Все вот считают, что при коммунизме можно будет не работать, бесплатно брать, что захочешь, пользоваться всем и ни за что не платить, — в глазах парня сквозила укоризна. — И как бы оно так, только подоплека в этом совсем другая. Коммунизм — это всего лишь название нового типа общества, более лучшего, более развитого, чем сейчас. А разве общество не должно постоянно становиться лучше? Разве плохо, что мы когда-то вылезли из пещер и построили города, придумали науку, медицину, отказались от физического принуждения и институционального рабства? Настало время человечеству сделать очередной шаг вперед, в мир, где исчезнет рабство финансов, не будет экономического принуждения. И если человек захочет поработать, он будет делать это для души, а не потому, что нужно гасить кредит по ипотеке. И таки да! В новом, более совершенном обществе действительно не будет денег и все блага, в которых есть потребность, станут бесплатны. Но люди не будут бросаться на них, как дикари. Каждый в любой момент сможет брать столько, сколько нужно конкретно ему здесь и сейчас.

Миша поймал добродушный взгляд Эндрю:

— То есть вот так вот просто зашел в магазин, взял себе ящичек «Джим Бим» или спустился к причалу и увел три яхты, — в глазах Эндрю играли веселые огоньки.

В этот момент подошел официант и аккуратно поставил на низкий стол две мисочки с теплой ароматной водой для омовения рук, рядом он расположил скрученные в трубочку миниатюрные белоснежные полотенца на подставках. Миша воспользовался паузой, чтобы собраться с мыслями.

— А нужны ли тебе, вот лично тебе, Эндрю, три яхты или пятьдесят собственных гольф-полей? Вот я считаю — нет! Одной яхты, Эндрю, вполне достаточно для счастливой жизни. А если их будет три или пять одновременно, то ты просто не сумеешь, физически не сможешь ими всеми качественно наслаждаться. Так и будут они одиноко стоять на причале. А ведь они могли бы принести счастье кому-то еще. Вот у тебя сколько полей для гольфа?

Эндрю поднял взгляд к потолку, как бы вспоминая, сколько у него полей для гольфа.

— Не важно, — оборвал его размышления Миша, подкрепляя слова картинным жестом ладони. — А нужны ли они тебе все в качестве собственности? Нет, не нужны. Ну захотел поиграть — приехал, взял клюшечку, погонял шары и уехал восвояси, — Миша протер пальцы мягким полотенцем и отложил его в сторону. — При коммунизме, Эндрю, все гольф-поля мира будут общей собственностью трудящихся, и каждый работяга в любое время сможет свободно приехать и поиграть на них в гольф.

Эндрю, конечно же не воспринимал всерьез ничего из сказанного Майклом, но волей-неволей оказался втянут в сети его творческих изысканий. Понемногу он и сам стал неплохо разбираться в идейной философии марксизма. Постепенно Эндрю начал получать удовольствие от пассивных дискуссий. Ему нравилось ставить собеседника в тупик неожиданными каверзными вопросами и наблюдать, как тот выпутывается из сложных ситуаций. Вот и сейчас Эндрю слегка прищурил глаза. Это означало, что в его голове возникла очередная оригинальная мысль.

— Майкл, скажи, сколько стоит галлон керосина для твоей яхты?

— Не знаю, — Миша пристально посмотрел на друга, чувствуя подвох.

— А сколько ты платишь за аренду причала в Монтерей?

— Не помню. Наверно что-то около…

— Не суть, Майкл. Ты можешь назвать сумму кэша, которая у тебя сейчас на карточке?

— Нет. Боже, да какая разница, Эндрю, к чему ты это? — Миша был слегка смущен. Он не понимал, куда клонит хитрый собеседник.

— Погоди, Майкл. Скажи, сколько стоит крабовый салат, который мы только что заказали?

— Не знаю. А сколько?

— Это не важно, Майкл. Главное то, что ни ты, ни я этого не знаем. Мы вообще не знаем, сколько чего стоит. Майкл, ты понимаешь, что это значит?

— То, что мы с тобой два оборзевших сынка богатых родителей?

Миша, конечно, понимал, что Эндрю имеет в виду что-то иное, но пока не мог догадаться, что конкретно, и бросил свою фразу скорее на автомате.

— Нет, не то. Это значит, Майкл, что мы с тобой по сути достигли светлого будущего и живём при коммунизме в полном достатке и вообще не загоняемся по деньгам. Строители коммунизма мечтали, строили, а живем мы. Это ли не чудо, Майкл?

В лице Эндрю играло деланное торжество. Ему было приятно смотреть, как напрягается лоб его друга в поисках ответа.

— Нет, никакое это не чудо. Во-первых, никто из нас ничего не приложил для достижения этого буржуйского коммунизма для избранных. Материальное благополучие досталось нам совершенно случайно в результате генетической лотереи, и мы никак не причастны к ее результатам. А значит, никто из нас не заслуживает этих благ и владеет ими несправедливо. Во-вторых, капиталов наших семей хватит на много жизней вперёд. Сколько лично у тебя жизней, Эндрю? Одна, как у любого человека. Мы похожи на персонажа из русской сказки по имени Кощей. Мы так же, как он, сидим на деньгах, которые физически не можем потратить за время, отведенное нам биологией. Получается, что мы украли у кого-то его коммунизм, его жизнь, его возможности. При этом самим нам потратить украденный ресурс не хватит и тысячи лет.

Официант принес бутылочку Кьянти, элегантно откупорил ее штопором и разлил чудесную рубиновую жидкость по бокалам в качестве аперитива к салату. Миша посмотрел на бутылку. Его цепкий взгляд привлекла надпись с информацией о крепости напитка: «9—12%».

— Эндрю, а ты знаешь, почему крепость натурального вина не превышает 9—12%?

Эндрю не знал.

— Потому что бактерии, живущие в винограде, во время брожения выделяют спирт в качестве отходов собственной жизнедеятельности. И когда спирта становится 9—12%, он убивает бактерии, которые этот спирт создали. То есть микроорганизмы засерают свое жизненное пространство, а потом захлебываются в собственном дерьме и сдыхают.

— К чему ты это, Майкл? — Эндрю с причмоком потягивал винцо.

— К тому, что если не случится революция, то капитализм в Западном обществе изживет себя по такой же точно схеме.

Эндрю оторвал взгляд от бокала и вопросительно взглянул на Мишу, как бы приглашая его пояснить мысль.

— Капитализм обречен, Эндрю, так или иначе. Даже если с ним не расправятся восставшие массы, ему придет конец по естественным причинам. По теории Маркса, когда капитализм достигнет вершины своего расцвета, он разложится, как дохлая рыба под солнцем. И на его смену сам собой придет коммунизм!

— То есть ты утверждаешь, что термин коммунизм в принципе означает «кирдык»?

— Нет, он означает «кирдык» только миру насилия и несправедливости. — Миша начинал распаляться. — А для честного трудового народа он означает свободу и новую жизнь.

— Не, ну тогда норм. Лично меня такой расклад устраивает. Пускай капитализм достигнет совершенства, а потом спокойно уйдет на пенсию. Главное, чтобы на наш век хватило, а там пусть уже новые поколения между собой выясняют, кто кому чего должен.

— Ты мыслишь типичными эгоистичными буржуазными штампами. Типа «нам бы хватило, а после нас хоть потоп». Это преступно и безответственно. И мне очень горько, Эндрю, что безответственность и эгоизм являются твоими базовыми личностными характеристиками.

Эндрю картинно округлил глаза.

— Да-да, Эндрю, эгоизм сквозит из всех закоулков твоей буржуазной души. Ты эгоист и эксплуататор по своей сути, да еще и сексист. Посмотри на свою личную жизнь: как низменно и подло ты относишься к Джессике, как эксплуатируешь ее морально и сексуально.

Последнее время Миша любил касаться вопросов этики и легко переходил с абстрактного на бытовой уровень.

— Майкл, во-первых, я искренне не понимаю, что не так с моей личной жизнью. А во-вторых, разве не для того личную жизнь называют личной, чтобы ее не касались сторонние наблюдатели?

— А вот и нет, Эндрю. Если ты живёшь в обществе, то ты никогда не сможешь стать абсолютно от него свободным. А значит и твоя личная жизнь не может быть целиком личной, не может полностью выпасть из поля зрения и избежать моральной оценки. И я как твой друг и товарищ, как человек, который тебя давно знает и любит, скажу тебе прямо все, что думаю о твоем в высшей степени аморальном образе жизни, подлом и бесчестном отношении к Джессике и к женщинам вообще.

При обсуждении отвлеченных категорий, будь то коммунизм или справедливость, Эндрю держался подчеркнуто абстрагированно, как психоаналитик держит себя с тревожным пациентом. Ему нравилось находиться над Мишиной внутренней схваткой с фантомами, наблюдать и безобидно подтрунивать над другом. Но теперь, когда в качестве объекта обсуждения выступал он сам, ему стало сложнее придерживаться эмоционального нейтралитета.

— Майкл, кому из нас говорить о морали отношений? Мы с Джессикой — пара, встречаемся со студенчества, и ты это знаешь, — он отхлебнул вина, чтобы промочить горло и продолжил. — Я много лет в постоянных отношениях с девушкой, с которой у меня все хорошо и которой я не изменяю… почти никогда не изменяю, — уловив Мишин взгляд, поправился Эндрю. — У тебя нет серьезных отношений, ты постоянно трахаешь разных телок, с которыми тусишь максимум две недели, и любишь заказывать шлюх за деньги. Но аморален почему-то я? Как это объяснить, Майкл? — лицо Эндрю выражало нарочито гипертрофированное возмущение. Он был рад возможности поупражняться в актерском мастерстве.

Миша молчал. Он укоризненно смотрел на друга, как бы давая ему возможность самому осознать свою неправоту.

— Я жду, потрудитесь объясниться, мистер моралист, или может правильнее будет сказать, товарищ моралист, — не унимался Эндрю и сделал приглашающий жест рукой. Через несколько секунд он повторил свой жест, подкрепив его мимикой. Майкл глубоко вздохнул и, наконец, заговорил:

— Эндрю, если ты на самом деле не понимаешь таких очевидных вещей, значит ты еще более безнадежен, чем я ожидал.

Эндрю весело усмехнулся, поглядывая по сторонам, как бы в поиске поддержки невидимых зрителей.

— Хорошо, я расскажу, какая моральная пропасть лежит между нами. Ты ставишь мне в вину, что я трахаю случайных телочек и не завожу ни с кем постоянных отношений? Ты также укоряешь меня за то, что я заказываю девушек за деньги, и считаешь мои действия аморальными. И тебе невдомек, что такое мое поведение как раз и демонстрирует ответственность, любовь и уважение к женщинам. Но, пожалуй, начнем по порядку.

Миша сжал правую руку в кулак и согнул ее в локте. Со стороны могло показаться, что он угрожает своему собеседнику. Эндрю подобрался на диване. Он, наконец, снова вернулся в комфортное для него амплуа наблюдателя.

— Давай сразу обозначим, Эндрю, что мне не нужен секс для самоутверждения… давно не нужен, — поправился Миша и зачем-то потряс кулаком. — Также он мне не нужен для размножения. Для меня секс — это прежде всего самый экологичный и полезный для здоровья способ получения удовольствия. Ну и во вторую очередь — это способ сблизиться и пообщаться с понравившимся человеком. Итак, — Миша сделал паузу, — постоянные отношения я не завожу, потому что не готов к созданию семьи и воспитанию детей, — на этих словах Миша разогнул большой палец. Теперь со стороны выглядело, будто Миша показывает другу одобрительный жест. — И это, стоит заметить, характеризует меня как ответственного и рассудительного человека. Я не создаю бесплодных союзов, не отнимаю у девушек время, которое они могут направить на поиск долгосрочного партнера и материнство.

Миша взял в левую руку бокал вина и сделал небольшой глоток. Теперь со стороны могло показаться, что парень показывает собеседнику, что вино в его бокале очень вкусное (вино и впрямь было замечательным).

— Я действительно люблю случайные знакомства с интересными девушками, — продолжал Миша. И эти знакомства часто… довольно часто заканчиваются сексом. И этот секс всегда происходит на основе взаимной симпатии, даже если эта симпатия возникает по пьяни. Я всегда предохраняюсь, никогда ничего девушкам не обещаю, не обманываю и не подаю ложных надежд. Я расстаюсь быстро, чтобы девушки не успевали ко мне привязаться и не испытывали страданий от прощания, — на этих словах Миша разогнул указательный палец. Теперь его жест еще более выразительно хвалил вино в бокале. — Это говорит обо мне как о человеке порядочном, чутком и заботливом.

Миша наконец поставил бокал на стол и отодвинул его в сторону.

— Теперь о проститутках. Эндрю, мы ведь с тобой живем в капиталистическом обществе? — он вопросительно посмотрел на собеседника, как бы желая развеять сомнения насчет типа американского общества. — Так вот, в капиталистическом обществе секс за деньги — самый честный и чистый тип сексуальных отношений. Женщина берет деньги и взамен дает мужчине то, что тот любит получать от нее бесплатно или по моральному принуждению, под прикрытием вымышленного «супружеского долга».

Миша сидел с трезубцем из большого, среднего и указательного пальца.

— Как видишь, в отличие от тебя, все мои связи с женщинами, будь то по взаимной симпатии либо за деньги — всегда честны, чисты и благородны.

— Я восхищен, как лихо ты себя обелил, Майкл! — Эндрю несколько раз хлопнул в ладоши, имитируя аплодисменты. — Раньше ты думал по-другому.

— Да, раньше я думал по-другому, а жаль. Знаешь, в чем разница между мной тем и мной сегодняшним? Раньше я поступал точно так же, как сейчас, но меня мучила совесть, что я вроде как неправильно живу. А теперь я поступаю точно так же, как раньше, и это вызывает во мне чувство гордости и самоудовлетворения. Заметь, тот формат отношений с женским полом, который я исповедую, я выбрал до моего идейного преображения. Это значит, что моя пролетарская сущность всегда была со мной, просто дремала до поры до времени, а я неосознанно в своем поведении руководствовался правильными ценностями.

— С тобой все ясно, Майкл, ты у нас святой. Но я не понимаю, почему ты считаешь, что мои отношения с Джессикой не честны?

— Да, Эндрю, твои отношения с Джессикой не честны. Ты относишься к ней потребительски, эгоистично и неуважительно, и я тебе сейчас это докажу. Скажи, ты как больше любишь заниматься сексом, в презервативе или без?

— Ну конечно без, что за вопрос, — переход был неожиданным, и Эндрю слегка замешался.

— А почему?

— По-моему, ответ очевиден: без презика кайфа больше.

— А Джессику ты как трахаешь, в гондоне или наживую?

— Наживую. Тьфу, черт возьми, что за вопросы, Майкл? — Эндрю снова утратил свой эмоциональный баланс. — Мы давным-давно занимаемся сексом без презерватива. Ты же знаешь, мы с Джес еще в студенчестве, когда решили стать парой, вместе сходили в клинику и сдали все анализы. С тех пор она пьет противозачаточные и презервативы нам не нужны. Забеременеть она не может, а остальное исключено, я уверен, что она мне не изменяет, мы полностью доверяем друг другу.

— То есть ты пятнадцать лет назад приватизировал девушку, украл у нее лучшие годы жизни, изъял ее из репродуктивного оборота, лишил возможности стать чьей-то женой и матерью, но сам при этом на ней не женишься и детей не делаешь.

Эндрю опешил от неожиданности, однако Миша не собирался его ждать:

— Более того, чтобы получать побольше сексуального удовольствия, ты кормишь Джессику гормональной химией, совершенно не заботясь о том, как это в итоге скажется на ее здоровье и репродуктивных способностях. А потом ты улизнешь… допустим улизнешь, — Миша сделал жест, чтобы тот не перебивал, — а она останется одна, разбитая, немолодая, с проблемами с зачатием.

Миша закончил. Эндрю молчал. По-видимому, Миша задел какие-то невидимые узлы в его душе. Возможно, подобные разговоры уже имели место быть между Эндрю и его девушкой или с их родителями, а может было еще что-то, о чем Миша не знал, но ненароком попал в болевую точку.

— Что, молчишь? Стыдно? Это хорошо, значит не все еще пропало в твоей распущенной буржуазной душе. Но только это не все, Эндрю. Я еще должен раскрыть тебе твою сексистскую сущность.

В этот момент официант принес две большие тарелки с салатами и набор соусов.

— Майкл, может не надо? — было видно, что Эндрю еще не вполне отошел от предыдущего впечатления.

— Надо, Эндрю, надо. И надо это прежде всего тебе. Пусть мои слова станут первыми горькими пилюлями на пути твоего морального исцеления.

Миша придвинул к себе тарелку и начал разглядывать соусы, выискивая среди них тот, что был поострее. В последнее время ему стала ужасно нравиться острая пища, которую еще недавно он не переносил. Теперь любое блюдо Мише казалась пресным, и он почти во все добавлял соусы и приправы. Эндрю к своей тарелке не притрагивался. Он ждал, что скажет Миша. Его лицо уже не излучало былого легкомыслия.

— Обрати внимание, сколько неуважения и сексистского высокомерия звучит в твоих словах, когда ты говоришь о женщинах, — Миша наконец отыскал самый острый соус и начал дозированно выдавливать его в салат.

— И в чем же заключается мое высокомерие? — Эндрю больше не усмехался.

— Все просто. Вспомни, Эндрю, какие уничижительные слова ты использовал, когда отзывался о моих девушках: «трахать», «телки», «шлюхи». А ведь все эти, как ты их назвал, «телки» и «шлюхи» в первую очередь женщины. Они чьи-то дочки, жены, матери. Обозвав или оскорбив одну женщину, ты оскорбляешь всех женщин на планете. Употребив эти слова, ты, собственно, и обличил свое сексистское нутро. Вот в общем-то и все.

Миша начал дегустировать салат. Попробовав то, что получилось, он протяжно выдохнул через рот, помахивая возле лица ладонью, как бы отгоняя огонь. Эндрю сосредоточенно молчал. Потом поднял глаза на Мишу:

— Погоди, Майкл, но ведь ты тоже довольно часто употребляешь эти слова, даже сегодня ты использовал их в нашем разговоре.

— Да, использую. Но я их использую совсем в ином контексте и не вкладываю в них негативные коннотации. А ты их произносишь уничижительно, твои фразы насквозь пронизаны напыщенностью и сексизмом. И кстати, сейчас, с высоты моего нового уровня осознанности, я вообще решил избегать употребление двусмысленных слов.

— Знаешь, слово «трахать» в отношении меня и Джес звучало из твоих уст довольно грубо. Получается, что ты ни меня, ни Джес не уважаешь? — лицо Эндрю теперь было слегка обиженным.

— Нет, Эндрю, я очень уважаю и тебя, и Джес, а слово это я употребил сознательно, чтобы на нужный разговор тебя вывести, да пафос твой поумерить. Прошу меня простить.

Миша вдруг заметил, что его товарищ все еще не притронулся к еде.

— Эндрю, дружище, ты чего не ешь? Крабы остынут, вкус потеряют.

Эндрю медленно придвинул к себе тарелку и взял в руки вилку. Грациозный официант обновил вино в бокалах молодых людей.

— Знаешь, о чем я думаю, Эндрю, — начал Миша, запив вином свою острую еду и отставив в сторону бокал.

Эндрю безрадостно глянул на Мишу, вероятно, ожидая очередных высказываний в свой адрес.

— Вот проходят века, тысячелетия, возникают и рушатся цивилизации, а мы, мужчины, так и не научились любить женщин.

Лицо Эндрю слегка расслабилось. Он был рад, что интерес Миши переключился на иной объект.

— А ведь женщина — это самое лучшее, самое прекрасное создание на земле, которое мы, мужчины, не можем по достоинству оценить, возможно потому что эволюционно безнадежно отстали от них, но сами себе боимся в этом признаться и удерживаем этих ангелов в рабстве, благодаря устоявшейся традиции патриархата.

Взгляд Миши был устремлен вдаль.

— Взгляни, Эндрю, какие симпатичные буржуйки там, за фиолетовым столиком. Какого бы классового происхождения ни были девушки, всех их объединяет желание быть понятыми и любимыми…

Эндрю проследил за взглядом друга и увидел троицу девушек, расположившихся в другом конце зала. Официант как раз разливал им белое игристое вино. «Ах, вот в чем дело», — подумал Эндрю, поняв, что стало источником внезапного вдохновения друга.

— А как же классовая ненависть, Майкл?

— Эндрю, ты знаешь, что я как пролетарий по духу и происхождению всеми фибрами души ненавижу капитализм и капиталистов. Но девушки не виноваты, что они родились и выросли в обществе несправедливости и социального неравенства, — было видно, что, несмотря на классовую ненависть к буржуям, к девушкам-буржуйкам Миша относится намного лояльнее. — Они вынуждены играть социальную роль, которую отвели им шовинисты-мужчины. Посмотри, Эндрю, как же они прекрасны, особенно та брюнетка в салатовом платье с утонченными чертами лица как у египетской богини.

Эндрю обернулся еще раз. Девушки были вполне обычными. Одна, та, что в салатовом платьице, была несколько выше и стройнее двух других. Девушки заметили внимание парней.

— А по-моему, самые обычные девушки, а пухлощекая блондинка вообще ни о чем, — Эндрю не разделял Мишиной оценки.

— Ты так говоришь, Эндрю, потому что пресыщенный образ жизни притупил в тебе чувство прекрасного. Знаешь, Эндрю, — голос Миши стал серьезнее, — я долго рассуждал над феноменом любви и секса между мужчиной и женщиной, и у меня появились некоторые соображения на этот счет. Я буду прибегать к вульгаризмам, не обращай внимания, это для упрощения картины. Мне нужна будет твоя помощь в качестве эксперта.

Эксперт кивнул набитым ртом.

— Скажи, Эндрю, когда у вас с Джессикой интим, ты занимаешься с ней любовью или сексом?

— Майкл, ты решил меня доконать?

Миша смотрел выжидающе.

— И тем, и другим, — наконец выдавил Эндрю.

— Понимаю, вопрос был сложный, и ты был к нему не готов. А скажи, чем конкретно ты занимаешься сексом, в смысле — какой частью тела?

— Тем же, чем и все — членом! — Эндрю сказал с деланным раздражением, но было видно, что он почти вернулся в обычное состояние.

— Отлично! А чем ты занимаешься любовью?

— Членом! — изо рта Эндрю обратно в тарелку выскочил кусок салата.

— Чудесно. А в чем же тогда разница между сексом и любовью?

— Не знаю. Майкл, можно ты мне позволишь поесть. А на собственные вопросы ответишь сам?

Миша не возражал.

— Я думаю, Эндрю, что существует сексуальная пирамида Маслоу. Первый уровень самый низкий — это банальный трах членом, как ты и сказал. Второй уровень — трах всем телом, когда кайфуешь от каждого прикосновения и взгляда, а третий — трах всем сознанием или душой, когда вообще улетаешь в космос.

Эндрю жевал. Миша смотрел на рубиновые переливы в бокале.

— В общем, — подытожил Майкл, — членом женщину каждый любить может, а задача настоящего мужчины — научиться любить ее душой. Поэтому и есть у нас, у русских, выражение — «любить всей душой», да только не каждому дано понять его смысл.

Внимание ребят снова привлекла компашка за фиолетовым столиком. Девушки весело смеялись какой-то шутке, посматривая в сторону парней. Увидев, что на них обратили внимание, они в смущении отвели взгляды. Мише вдруг очень захотелось сделать им что-нибудь приятное. Ему показалась, что тарелка клубники и корзинка цветов на столе девушек будут смотреться очень кстати. Он подозвал официанта и сделал дополнительный заказ.

— Слушай, Майкл, я вот все думаю о твоих словах, — после некоторой паузы нарушил молчание Эндрю.

— О каких конкретно?

— О том, как ты ловко из себя сделал ангела, а меня выставил подонком. Ну и еще про то, как ты отношение к жизни поменял, не меняя самой жизни. Полезная штука эта твоя диалектика. Майкл, кажется, мне нужна твоя помощь.

— Конечно, товарищ! — усмехнулся Миша.

— Слушай, ты ведь знаешь, что я периодически, очень редко, как бы это сказать, вношу разнообразие в мою интимную жизнь.

— То есть изменяешь Джес, — Миша произнес эту фразу нарочито громко, и некоторые посетители бросили взгляд на их столик.

— Майкл, пожалуйста, тише, — Эндрю поморщился. Ему была явно не по себе, что друг привлекает внимание посторонних к их беседе. — В общем, я после этого душевный дискомфорт испытываю, стыд. Расскажи мне, научи, как я должен мыслить, чтобы от этого избавиться, а может еще и гордиться своим блядством, как ты.

— Ты хочешь, чтобы я подсказал тебе, как изменять Джессике и не испытывать при этом стыд?! — Миша снова произнес свою фразу нарочито громко. Глаза его блестели, в голосе сквозили ноты гнева и возмущения (это было наиграно). — Нет, товарищ, — сказал он уже тише. — Ты просишь научить тебя гнусным вещам. И это не ко мне. Я готов помочь только в том случае, если ты выберешь путь духовного развития. И здесь я всегда тебя поддержу и дам подсказки. Но идти по этому пути каждый должен сам. Даю тебе первую подсказку: назвав измену девушке «внесением разнообразия в интимную жизнь», ты уже сделал свой первый шаг на пути самосовершенства.

Лицо Эндрю было сосредоточенным.

— А вообще, мой тебе дружеский совет, Эндрю. Если ты считаешь себя порядочным человеком, джентльменом, то на Джессике либо женись, либо расставайся и не дури девчонке мозг. Но лучше, конечно, женись. Хорошая вы пара. А «вносить разнообразие» или, как ты там назвал свои похождения, никто тебе не помешает и после свадьбы, если уж очень этого захочется. Ты же в конце концов не раб на цепи. Главное, чтобы семья от этого не страдала. Ведь насколько б ни была вкусна домашняя еда, но в ресторан мы все иногда имеем право захаживать. Это была вторая подсказка. Не благодари.

Эндрю некоторое время молчал, потом тихо произнес:

— Спасибо, Майкл.

— Что!? Спасибо!? Какой же ты все-таки подлец и подонок, Эндрю. Подлец и подонок! Но я все равно тебя люблю! — Миша крепко обнял и поцеловал друга.

— Знаешь, Эндрю, — снова заговорил Миша. Его взгляд был задумчив. Он повернул вилку зубцами вверх, а нижней частью начал водить по столу, рисуя невидимый нолик, — никак у меня тот другой Миша из головы не уходит, — Эндрю оторвался от салата и вопросительно поднял бровь. — Ну тот несчастный парень-трудяга, который работу искал на побережье. Я и раньше, когда знакомился с девушками, не любил распространяться о своем материальном достатке, а теперь по идейным убеждениям вообще решил говорить, что я простой мойщик яхт.

— Ну и как успехи в охоте? — кусочек рукколы прилип к нижней губе Эндрю и двигался вверх и вниз вслед за челюстью.

— Ну как, похуже, конечно, чем раньше. Можно сказать, вообще никак. Девушки, как слышат, что я яхты мою, так шарахаются как от прокаженного, номер телефона в черный список заносят, — во взгляде Миши читалась грусть.

— Не любят девчонки пролетариев?

— Не любят, — вздохнул Миша, — Им богатеньких мажоров подавай, вроде тебя. А простые ребята-труженики вынуждены свои кровные на порнохабе просаживать.

Эндрю отхлебнул небольшой глоток вина и вытер рот салфеткой.

— Слушай, Майкл, — в глазах парня снова забегали лукавые огоньки, — а представь, что в то время, когда ты, владелец клуба, говоришь девчонкам, что ты мойщик яхт, где-то мойщик яхт говорит, что он владелец клуба, — Эндрю необычайно развеселил собственный внезапный каламбур. — Такая вот диалектическая зеркалочка.

В это время официант с корзиной цветов и прозрачной миской отборной клубники направился к фиолетовому столику в противоположном конце зала. Друзья с интересом наблюдали за реакцией девушек, которым официант что-то объяснял, указывая в их направлении. Девушки смущенно и весело улыбались и делали ребятам благодарные жесты руками.

— Ах, Эндрю, как приятно совершать что-то прекрасное и видеть результаты своего труда. Я заметил, что даже мелочь, сделанная от души, преумножает добро. Посмотри, как счастливы девушки этому пустяковому, ни к чему не обязывающему знаку внимания. Если бы все мы относились друг к другу уважительнее и добрее, мы бы еще в прошлом веке достигли коммунизма.

— Слушай, Майкл, а ты собираешься когда-нибудь обзаводиться семьей? — неожиданно спросил Эндрю.

— Ну конечно, я ведь живой человек. Вот созрею морально до этого шага, найду свою половинку и создам семью, — Миша пребывал в приятном расположении духа и периодически посматривал на столик с девушками.

— А что ты будешь делать, если придет коммунизм, а ты женат?

— В смысле, что делать? Жить, любить, творить, — Миша пока не понимал, что имеет в виду собеседник.

— Но ведь коммунисты собирались упразднить институт семьи и ввести общность жен.

Эндрю тут же пожалел, что произнес эти слова. Его фраза оказалась триггером. Глаза Миши засверкали. Выражение лица из расслабленно-мечтательного начало поочередно превращаться в суровое, гневное, задумчивое, будто он был человекоподобным роботом, в программном обеспечении которого происходила перезагрузка. Эндрю спинным мозгом чувствовал торнадо, который бушевал в Мишиной душе.

— Нет, Эндрю, — наконец выпалил Миша. Он облокотился на стол как на трибуну и стал похож на революционного агитатора, выступающего перед рабочими, — это вульгарщина, поклеп и клевета, ложно понятые посылы, неверные интерпретации, сознательная дискредитация…

Миша вдруг осекся на полуслове. Он закрыл глаза, сделал несколько вздохов, как бы пытаясь взять над собой контроль и привести в порядок мысли. Через несколько секунд его лицо стало спокойным и уверенным, а голос ровным и выдержанным:

— Ты спрашиваешь, будет ли в новом, более высоконравственном обществе упразднена семья как институт? Отвечу. Семья в ее допотопном понимании, где жена — это секс-наложница, бесплатный обслуживающий персонал и объект самоутверждения морально несостоятельных мужей, будет изжита вместе с иными институтами насилия и принуждения. Семья как добровольный творческий союз равноправных, самодостаточных и независимых личностей будет возвеличена и станет основой нового общества.

Миша сделал паузу. Он больше не отвлекался на приветливые теплые взгляды, которыми периодически одаривали его девушки.

— Ставить слово «общность» рядом с таким словом, как «жена» может только низменная, шовинистическая личность с сознанием рабовладельца или дикаря. Наша задача заключается как раз в возвеличивании женщины, уравнивании ее во всех правах и свободах, какие только возможны. В том числе в свободе самой выбирать себе мужчину по душе или отказаться от какого-либо выбора вовсе, не будучи при этом поставленной в материальную, моральную или какую-либо иную зависимость. И тогда союзы между мужчинами и женщинами станут создаваться действительно на основе любви и взаимного согласия. А если в более далеком будущем после длительных изменений и трансформаций брак как общественный институт себя изживет естественным путем, то ничего страшного ни для нас сегодняшних, ни для нас будущих в этом не будет.

Последние слова Миша произнес более мягким тоном, что означало, что он закончил свой спич. Эндрю еще пару секунд удивленно смотрел на Мишу, как бы убеждаясь, что тот действительно закончил.

— Обалдеть, Майкл! Ты бы видел себя со стороны. Я как будто на спиритическом сеансе побывал. Это вообще ты сейчас говорил или кто-то другой в твоем теле? Если бы в записи такое посмотрел, подумал бы, что это какой-то киношный трюк с переселением душ.

Миша молчал, по его лицу бегала легкая улыбка. Он был доволен произведенным эффектом. И вдруг глаза его стали сосредоточенно-суровыми, кадык дернулся, словно перезарядился затвор помпового ружья.

— О нет, Майкл, нет, — Эндрю узнал этот взгляд и выражение лица и понял, что сейчас произойдет. — Только не это, пожалуйста, по крайней мере меня в это не втягивай. Я русского не знаю.

Но было поздно. Миша уже пел. И не было в мире силы, способной остановить его песню.

*

В тот вечер из клуба ребята уехали в компании трех невероятно привлекательных девушек, которые отдыхали за фиолетовым столиком в другом конце зала. Из всех троих Мише особенно приглянулась стройная брюнетка в салатовом платье с чертами лица египетской богини. Вечер продолжился у Миши на «Сильвии», так называлось его судно. И в этот раз он не выдавал себя за мойщика яхт.

Забегая вперед, сообщим дорогому Читателю, что через два дня Эндрю сделал Джессике официальное предложение, и она согласилась. Миша от души поздравлял ребят. Он был до слез счастлив, что своим суровым, но откровенным разговором подтолкнул друга на этот серьезный и ответственный шаг. Эндрю сердечно благодарил Мишу и с глазу на глаз, чтобы не слышала Джес, твердо пообещал, что больше никогда, никогда-никогда не будет изменять своей избраннице.

Глава 6. Классовое недопонимание

Миша понял, что долго утаивать от родителей свои внутренние изменения не имеет смысла. И решил раскрыться в наиболее выгодном для себя свете. Ему хотелось, чтобы никто из них не смог упрекнуть его в поверхностности, неосознанности или непонимании сути вопроса. Для разговора с отцом он заранее подготовил пакет предложений и довольно неплохо проработанную программу по возвращению и обратной национализации семейных капиталов. Миша несколько раз репетировал свою презентацию перед зеркалом, снимал ее на видео, каждый раз повышая свои навыки публичного выступления. На первых минутах видеосвязи Миша очень волновался, потом представил, что выступает перед рабочими в революционном Петрограде, и дело пошло лучше.

Сначала он с позиции марксизма обосновал, что истинным хозяином всех капиталов России является российский народ. Далее объяснил преступность распада СССР и дикой приватизации, в результате которой народная собственность оказалась в руках узкого круга олигархов, в том числе его отца. Потом перешел к обсуждению механизмов возврата вывезенных за рубеж капиталов и национализации украденных активов.

На протяжении всего времени лицо папы было внимательным, слова сына он выслушивал спокойно, не перебивал. Изредка задавал уточняющие вопросы, содержание которых показывало, что Николай Валентинович неплохо владеет технической стороной дела и отлично понимает экономический смысл Мишиных предложений. Например, он поинтересовался, какой конкретно финансовый инструмент, по мнению Миши, следует использовать для обратной национализации — акционирование или ваучеризацию? И парень с радостью делился соображениями, взвешивая все за и против по каждому из возможных вариантов.

Миша закончил. По отсутствию критических замечаний, в целом конструктивному тону беседы он чувствовал, что таки сумел произвести впечатление на отца. Николай Валентинович был серьезен, долго сидел молча, иногда потирал нос и виски. Наконец он заговорил:

— Я вот думаю и не понимаю, где же я так нагрешил, Миша, чего же я недосмотрел во время зачатия. И кажется, я понял свою ошибку. Нужно было мне в ту злосчастную ночь не расслабляться, а среагировать. Ну да что сделано, то сделано. Семя дало всход. И было бы понятно, если бы оказалось, что у тебя лишняя хромосома или не мой ты сын, подменили тебя в роддоме, или мамка согрешила с каким-нибудь соседом-вахтовиком. Но три независимые экспертизы врать не будут — семя мое и с хромосомами все в порядке. Так что не отвертеться мне от этой ноши. Одна надежда на второй помет.

Теперь стало видно, что Николай Валентинович расстроен, но умело это скрывает.

— Знаешь, лучше бы ты, сынок, гомосеком стал. Я бы, может быть, тогда тебя понял, все-таки на Западе вырос. Стыдно было бы, конечно, но что поделать: тлетворное влияние чуждой культуры.

Отец вздохнул и покачал головой с аккуратно подстриженными седыми волосами. Потом посмотрел на сына и с горечью в голосе продолжил:

— Ты ведь, Мишутка, умом у меня никогда не блистал. И в школе, и в универе тебя за уши тянули. Но я и предположить не мог, насколько все плохо. И требовалось-то от тебя всего ничего: держать активы, расслабляться, девок трахать и желательно не крякнуть от передоза или не утонуть в бассейне по пьяной лавочке. Но ты и здесь облажался. А каково мне теперь жить и знать, что сын у меня, как ты там говоришь, пролетарий-ебанарий. Но это у тебя точно не от меня, это от мамки, которая себя на старости лет графиней возомнила. Я все надеялся, что ты приплод по залету принесешь от какой-нибудь местной шоколадки или латинки, остепенишься. Но и на это ты оказался негодным.

Глаза Николая Валентиновича сузились, и он продолжил более холодно:

— То, что ты непутевый и потомства от тебя нет, как от гея — это в общем-то полбеды. Но то, что кукухой поехал, это уже проблема, а проблемы мне не нужны. Не хватало еще, чтобы ты все наши капиталы по ветру пустил. На днях позвонят юристы, подпишешь бумаги, перепишешь доли, на кого скажут. Что-то оставлю на жизнь, чтоб не сдох с голоду. Так что пошел-ка ты нафиг, сынуля.

На последних словах Николай Валентинович отключился.

*

С мамой, Татьяной Григорьевной оказалось несколько легче. Она была одинокой состоятельной леди, перенесла в жизни не одну пластическую операцию, следила за своей внешностью и по мере возможности за физической формой. Она давно жила независимой творческой и духовной жизнью за счет обеспечения, которое оставил ей муж после развода. Всю себя она посвящала благотворительности, искусству, поиску света и истины.

Так что, возможно, прав был Мишин папа, когда говорил, что склонность увлекаться абстрактными идеями сын унаследовал не от него, а от мамы. Татьяна Григорьевна (теперь она называла себя Таня́ — с ударением на последний слог) часто говорила, что очень много выстрадала за свою жизнь и заслужила в конце земного пути пожить для себя, заняться духовным очищением перед очередной реинкарнацией.

У мамы был свой гуру — духовный наставник Марахеши Тмахар, с которым у нее были очень близкие доверительные отношения. Наставник имел свой собственный центр ведической медитации, который специализировался на подобных Мишиной маме состоятельных женщинах, ищущих путь. Гуру совершенно бескорыстно просветлял и наставлял Таню́, а она от всей души жертвовала школе ежемесячно некоторую сумму денег.

Слова сына она слушала с теплотой и умилением:

— Какой же ты у меня взрослый, красивый, умный, — говорила она, восхищенно глядя одновременно и в глаза, и как будто сквозь Мишу. — Не злись на отца, он не желает тебе зла. Ты, сынок, живи, как подсказывает тебе сердце, но в материальных вопросах слушайся папу, он лучше разбирается в таких делах.

Мама заботливо поправляла Мише волосы и воротничок майки-поло.

— Сынок, меня тревожит твое духовное состояние. У тебя чрезмерно активизирован верхний уровень восприятия и сильно засорены нижние чакры. Если ты не против, я поговорю с гуру Марахеши, у него есть отличная духовная практика для раскрытия потенциала ума и восстановления кармического баланса.

При этом мама делала пасы руками вокруг головы сына и стряхивала кисти, как бы избавляясь от невидимого мусора.

**

На этот раз ребята встретились днем. Мише не терпелось поделиться с другом результатами своих переговоров с родителями и пожаловаться на идейные разногласия. Эндрю предложил пообщаться за игрой в гольф, и это было весьма кстати. Игра помогала отвлечься от переживаний, снизить душевное волнение.

— Я, конечно, предполагал, что между мной и родителями может возникнуть классовое непонимание, — говорил Миша, оценивая траекторию мяча после удара товарища, — но все же надеялся в глубине души на позитивный отклик. Они ведь бывшие советские люди, у обоих за спиной членство в комсомоле, а папа даже в компартии состоял. Но мама давно живет в иных мирах, готовится к следующей жизни. Она сидит в своей зоне комфорта за народный счет и не собирается ее покидать. В папиных делах она, конечно, ничего не решает. Но от нее хотелось ощутить духовную поддержку. А она меня в трансцендентную дурку решила сдать на опыты своему гуру-шарлатану, который будет мне за украденные у русского народа деньги карму чистить и чакры раскрывать.

Миша сделал удар. Удар был не очень удачным, но Мишу это не волновало.

— А что, гуру этот — реальный индус?

— Если бы. Европеец с точкой во лбу. Этот прохвост торгует опиумом для народа в индусской расфасовке, чтоб подороже втюхивать богатеньким американским бездельникам, вроде моей мамы.

— А мама у тебя действительно из русских дворян?

— Ага, как же. Дворянка из деревни Кукуево Костромской области, где деревянный туалет на улице с дыркой в полу для отправления нужд.

Миша вкратце объяснил другу особенности конструкции деревенских русских туалетов.

— Я с детства туда ходить опасался, боялся в дырку улететь. Постоянно на тропинке возле туалета какал. Помню бабушка Даша, мамина мама, вечно ругалась за это. Хорошая она была женщина, добрая, правда зрение у нее было плохое, — Миша сделал паузу, видимо, вспоминая бабушку и детство в деревне. — А зимой заглянешь в дырку, а там сталактиты какашечные растут. Красота.

На последней фразе Миша заглянул в лунку, как бы желая проверить, не растут ли там сталактиты. Эндрю машинально сделал то же самое. Сталактитов в лунке не было.

— Погоди, Майкл, а как же родовой герб, древние документы в рамках?

— Какие? А, ты про картинки? Ты заплатишь — и тебе такие сделают. Родословную нарисуют хоть от Ивана Грозного.

Далее Миша вкратце пересказал другу свой диалог с Болодиным-старшим.

— Наверное, тяжело такое слышать от отца, — с пониманием кивал головой Эндрю. — Я тоже много подобного от своего слышу, может не в таких жестких выражениях, конечно. Ну а что ты хотел? Наши папы считают, что мы бездельники и с жиру бесимся.

— С жиру, как же? Да я только за этот месяц на нервах килограмм десять сбросил, никаким спортом не занимаясь.

Следует отметить, что Миша действительно удивительно схуднул за это время.

— Вот, сам посмотри, как бока с животом ушли.

С этими словами Миша принялся задирать одежду, желая продемонстрировать изменения.

— Майкл, это не обязательно, я и так вижу, что ты похудел.

— Вот, полюбуйся, — Миша задрал майку-поло с логотипом яхт-клуба и начал похлопывать себя по животу. После чего зажал руками складки кожи на боках. — Смотри, потрогай, потрогай, не стесняйся.

Эндрю не трогал, но Мишу это не смущало.

— Почти ничего не осталось, а раньше куски сала висели, хоть картошку жарь. С другой стороны — жалко его, — продолжил парень слегка погрустневшим тоном. — Я только теперь стал понимать насколько несчастны такие люди, как мой отец, без высоких целей, без идеалов, бездарно потратившие продуктивные годы жизни на воровство и бесполезное прикарманивание народных денег, которые могли бы пойти на благо общества и страны. Эх, если бы все те деньги, что мой папаня со своими дружками-олигархами за рубеж вывел да на развитие отечества направить… — Миша мечтательно смотрел вдаль. Клюшка в его руках теперь напоминала божественный блестящий скипетр, которым громовержец энергично рассекал воздух при каждой фразе. — Это ж сколько больниц, школ, детских садов можно было построить. Как можно было русскую науку и медицину поднять, деревни газифицировать! Э-эх.

Глава 7. Родина-мать зовет

С Мишей связались папины юристы. Ему пришлось подписать разного рода бумаги, касавшиеся прав собственности, перераспределения долей и прочей чепухи.

Миша несколько раз пытался связаться с отцом, но тот не брал трубку. Парень отправлял видео- и аудиообращения через мессенджеры, писал письма по электронной почте. Он искренне пытался достучаться до папиного сердца и сознания, призывал покаяться перед самим собой и народом, начать новую жизнь, полную созидания и света. Но все было тщетно.

Через некоторое время в голове у парня возникла сногсшибательная мысль, которая поглотила его всего без остатка. Он решил лететь в Россию.

— Боже, да как же я раньше до этого не додумался! Ведь это было на поверхности, Эндрю! — делился Миша своим открытием. — Мое решение окончательно и бесповоротно — я возвращаюсь на Родину!

— Но ведь это безумие, Майкл!

— Быть может. И это, пожалуй, самое сладкое, самое волшебное безумие из всех возможных. Именно ради таких безумий стоит жить, а если надо — то и умереть. Чую, ждет меня Россия-матушка, зовет меня, нужен я ей. И я нисколько не сомневаюсь, что это будет удивительное, невероятное путешествие.

— Но ведь это опасно… — в глазах Эндрю читалась искренняя тревога.

— Может быть и так. Но я не могу сидеть сложа руки. Я сам себе не прощу, если останусь здесь и ничего не сделаю для своей Отчизны. Вот представь, Эндрю, сижу я старенький с внуками у себя на яхте, а они спрашивают у меня: «Дедушка, а почему наша Родина — Россия в такой жопе? Где ты был и что делал, когда погибала твоя страна?» И что же я им отвечу, Эндрю, как посмотрю им в глаза? А может и не будет уже к тому времени нашей Россиюшки…

— Но в России действительно небезопасно.

— Ну да-да, там по улицам ходят медведи, зомби и казаки с нагайками. И все пьяные.

— Может быть, но это не главное. Там реально высокая преступность, коррумпированная власть и очень неблагополучное общество.

— А я считаю, что мою Родину оклеветали и оболгали. Нас, русских, пытаются выставить бандитами и дураками, но я возвращаюсь в страну добрых, умных и талантливых людей. И я это докажу и тебе, и себе, а если понадобится, то и черту с дьяволом. И знаешь, не от того в России плохо, что в ней преступность и коррупция, а плохо русскому человеку, оттого и преступность с коррупцией. В общем, я должен хотя бы попытаться что-то исправить, внести хоть какую-то лепту в революцию духа, которая так нужна моей стране и народу. И если я ничего не сделаю, то не смогу уважать сам себя.

Некоторое время Эндрю ошарашенно смотрел перед собой, перебирая пальцами по коктейльному бокалу. Потом заказал два шота текилы, потому что запить такое нужно было чем-то покрепче. Выпив залпом один шот и облизнув соль, он взглянул на товарища.

— Майкл, ты хороший парень и очень мне дорог. Я смотрю на тебя и понимаю, что ты наивен как Губка Боб. Но Губке Бобу это простительно, он ведь живет в ананасе под водой, и вообще он не настоящий, с ним ничего не случится. Даже если ему оторвут руку или ногу, или зажарят в печи, ему ничего не будет, его просто заново нарисуют. Но ведь ты не Губка Боб, ты живой. И если с тобой что-нибудь случится, тебя никто заново не нарисует.

Но Миша только посмеивался. Эндрю выпил вторую рюмашку и поднял взгляд. В его глазах теплилась робкая надежда отговорить друга от сумасшедшей затеи:

— Майкл, может не надо. Может оно в России как-то само собой обойдется, без твоего участия. Ты ведь недавно высказал отличную мысль, что капитализм сам себя изживет, как бактерии в вине. Так может не стоит мешать русским бактериям изживать самих себя?

— Ну, во-первых, если бы бактерии умели читать и знали, что их ожидает, то они бы скорее всего предприняли бы что-нибудь, чтобы избежать гибели, а мы с тобой не получили бы чудесного Кьянти. Но бактерии читать не умеют, а буржуи умеют, и они прочитали Карла Маркса и усвоили его уроки. Теперь они постоянно предпринимают меры, чтобы критический социальный градус никогда не был достигнут, а их кончина постоянно отодвигалась. А значит градус этот нужно поднять искусственно. И если каждый решит, что все обойдется без него, то не видать нам исцеления. А во-вторых, бро, — Миша сделал паузу, — нет в России никакого капитализма. То, что сегодня там происходит, — это не капитализм, а ужасный мутант, выросший на теле некогда здорового и чистого советского общества. Но это уже другой разговор, болезненный для русского человека.

На последних словах Миша погрустнел, давая понять, что для него, как для русского человека, постсоветский капитализм — тема очень личная, и он не расположен ее обсуждать.

В тот же вечер Миша написал Николаю Валентиновичу видеообращение, в котором изложил свои намерения вернуться на Родину. Спустя несколько дней позвонил отец, но у Миши уже был иной план. Теперь он не стал брать трубку. После нескольких попыток дозвониться, Болодин-старший прислал гневное видео, в котором обещал оставить сына без денег и отправить на Таймыр «лопатой нефтешламы убирать». После некоторой паузы от отца пришло еще одно видео, записанное в совсем иной тональности.

— Ага! Не прошли даром мои труды, задели-таки слова истины нужные струнки папиной души. Уже и тон у него другой и глазки бегают виновато, — делился своими впечатлениями Миша. — Мямлит что-то невнятное, извинения какие-то просит. Смотреть жалко. Как будто умоляет меня не лететь. Но я эту публику как на ладони вижу. Эти люди только о капиталах своих пекутся, о статусах, репутации. Стыдятся родители-буржуи, что сын — коммунист. Да только не им меня, а мне их стыдиться в пору. Отец — кровопийца и грабитель трудового народа, а мать — нахлебница. Сначала картинки никому не нужные за народные деньги ляпает, потом думает, кому их впарить. Отец говорил о каких-то сложностях, которые я не понимаю, да только я их не боюсь. Если мне действительно предстоит что-то понять, то лучше это сделать раньше, чем позже, чтобы не жить в иллюзиях. Ты не представляешь, брат, как это ужасно: жить в иллюзиях и не понимать устройства реального мира. Вот ты, Эндрю, когда перестал верить в Деда Мороза, то есть Санта Клауса?

— А разве в него надо верить? Это ведь сказочный персонаж.

— Вот, а мне лет до двенадцати мозг пудрили, что он реален. Я его каждый Новый год ждал, спать не ложился. А потом раз — и развенчали миф. Сколько было слез и разочарования.

*

В Россию Миша решил вернуться, окончательно порвав со своим буржуазным прошлым. Свое прощание с обеспеченной жизнью он решил отметить особенным образом. Для создания нужного фона в ресторан яхт-клуба он пригласил известную джаз-банду, а водка и блюда русской кухни были в этот вечер для всех за счет заведения.

— После тщетных попыток достучаться до отца я решил взять всю инициативу в свои руки и действовать отныне самостоятельно, — на этих словах Миша пригубил виски из стакана с кубиками льда. — Следуя зову чести и морали, я принципиально отказываюсь от какой-либо помощи и поддержки родителей. Я хочу вернуться на Родину тайно, без денег, без связей, и с этого момента всего в своей жизни добиваться самостоятельно, собственными силами. Я собираюсь доказать самому себе, родителям и всему миру, что Россия — недооцененная, уникальная страна возможностей и социальных лифтов. Страна, в который каждый может добиться всего, чего пожелает. Главное — не отчаиваться, не сидеть сложа руки и, конечно, верить в себя и свою мечту.

Миша выдавил дольку лимона в раковинку с устрицей и с легким причмоком отправил в рот нежное содержимое. Затем его взгляд устремился на сцену, где увлеченно играли свой джаз музыканты, а миниатюрная темнокожая солистка с прической-каре и изящным платочком на шее посылала в зал белозубую улыбку.

— Вслушайся, Эндрю, сколько изысканности и шарма в этой музыке, рожденной чернокожими рабами, которых твои предки не так давно жестоко эксплуатировали на своих плантациях, — Миша расслабленно подергивал головой в такт мелодии.

— Чего? Какие плантации, Майкл?! — Эндрю был возмущен неожиданным и совершенно незаслуженным выпадом в свой адрес. — Мой дед из шотландских переселенцев, всю жизнь пахал сталеваром на заводе. Бабка из Ирландии, фабричная рабочая. Они в Великую депрессию чуть с голоду не умерли. Да и отец, пока актером не стал, кучу всяких занятий перепробовал, в армии отслужил.

— Но согласись, вы, американцы — рабовладельцы по своей сути, и от этого бренда вам ближайших лет двести не отмыться.

Эндрю в упор уставился на Майкла, хаотично выискивая варианты ответа.

— Да будет, Эндрю. Расслабься. Не принимай на свой счет. Просто забавно смотреть на твою реакцию, — Майкл сделал примирительный жест рукой (в душе он был весьма доволен вызванным эффектом). — Мы с тобой буржуи по рождению. Следует понимать, что не наша вина родиться буржуями, но наша вина ими остаться. И я рад, что мы вместе движемся по пути прозрения и справедливости.

— По какому пути прозрения ты движешься, Майкл? Ты сидишь в кабаке и жрешь лобстеров с устрицами! — было видно, что Эндрю все еще задет и не собирался «расслабляться».

— Ну вообще-то, Эндрю, ты не прав. Это не лобстеры, а лангусты. Лан-гус-ты!

— Да какая, к черту, разница!?

— Очень большая, брат. У лангустов клешни совсем другие — их практически нет, но тело более вытянутое. Вот смотри… — Майкл потянулся к крупным ракообразным, разложенным на большом, со вкусом сервированном блюде.

— Хорош, Майкл! Еще недавно ты говорил, что эта буржуйская еда тебе в горло не лезет, отторгается. А теперь все? Примирился?

— Нет, Эндрю, ни с чем я не примирялся. Я действительно, как ты заметил, вернулся к моей любимой еде. Но не потому что, как ты выразился, «примирился», а потому, что копнул поглубже и выяснил, что никакая она не буржуйская, — Миша с хрустом разломил хвост лангуста и начал извлекать из него крупные куски белого волокнистого мяса. — Это самая простая бедняцкая еда рыбаков, прибрежных аборигенов и несчастных робинзонов, выброшенных на необитаемые острова. Это еда, которую всегда без труда можно выловить на мелководье после отлива при невозможности раздобыть чего-нибудь более существенного. И когда я это узнал, отпустило меня, рухнул внутренний барьер, вновь вернулся аппетит и настроение, — Миша макнул в соус и направил в рот очередной белый комочек. — Кстати, ты не находишь, Эндрю, что мясо лангуста мягче и приятнее, чем у лобстера?

Эндрю секунду смотрел на друга, потом усмехнулся и потянулся к столу. В самый разгар потрошения лангустов в зал вышла подтанцовка — стройные девушки в обтягивающих лосинах с тростями в руках и элегантными белыми шляпками на головах.

— Эх, красота какая, Эндрю, ты только посмотри: попочка к попочке.

Ребята наслаждались музыкой и грациозными движениями танцовщиц.

— Знаешь, Эндрю, скучать я буду там в Москве по всему этому: по морю, по «Сильвии», по клубу моему и, конечно, по тебе, дружище.

Миша задумчиво и немного грустно смотрел в зал.

— А ведь у меня для тебя подарок, пойдем-ка прогуляемся, — обратился он к другу, когда закончившие номер танцовщицы, раскланиваясь, покидали зал. — Нет, развратник, это не то, что ты подумал, — засмеялся Миша, уловив, что Эндрю как-то увязал слово «подарок» с уходом девушек. — Айда ко мне на борт, там все увидишь.

Ребята вышли из ресторана и направились к причалу, где была пришвартована Мишина яхта.

«Осторожно, ступеньки», — бросил Миша на автомате. Эту ритуальную фразу он произносил каждый раз, когда спускался в салон не один.

— Смотри, чего я через интернет заказал! — Миша подошел к столу и достал из картонной коробки шуршащий сверток. Из него он извлек меховой предмет белого цвета, встряхнул и надел себе на голову. — Ну как тебе?

На его голове красовалась белая пушистая шапка-ушанка с ярко-алой звездой.

— По-моему, шикарно! — в глазах Эндрю читалось искреннее одобрение.

— Ага, — согласился Миша, — я знал, что ты оценишь. Но я и о тебе не забыл. Держи, товарищ! — с этими словами Миша достал из коробки еще один сверток и протянул его Эндрю. Тот с интересом развернул пакет и достал оттуда такую же меховую ушанку цвета фуксии.

— Ух-ты, вот это подарок! — глаза Эндрю горели. Он периодически участвовал в фотосессиях в качестве модели и любил всякие экстравагантные вещи. — А цвет какой — просто огонь! Майкл, ты не перестаешь меня удивлять! Давай зачекинимся в этих шапках.

Эндрю весело натянул на голову ушанку. Ребята обнялись, и Эндрю сделал несколько селфи и коротких видео. Следует отметить, что шапки смотрелись на парнях невероятно стильно. Фото и видео получились яркими и выразительными. Эндрю сразу разместил их у себя в публичном аккаунте с подписью: «Провожаю друга в Москву».

Почти в то же время на его мобильный пришло сообщение. Джессика интересовалась, где он и что делает. Эндрю отправил ей селфи в шапке и сообщил о предстоящем отъезде Миши. Раньше Джес относилась к дружбе Эндрю с Мишей весьма сдержанно. Не то чтобы он ей не нравился, скорее наоборот. Но она считала его беспутным мажором и справедливо опасалась пагубного влияния на своего бойфренда. Однако, узнав о роли Миши в помолвке, Джессика прониклась к нему некоторой благодарностью. В следующем сообщении Эндрю прочел: «Он, должно быть, очень стрессует. Будь с ним рядом, поддержи его. Люблю тебя». (Понимаю возмущение Читателя приведением личной переписки. Спешу заверить, что здесь и далее это делается исключительно с целью раскрытия сюжета и характеров персонажей.)

— Ну что, пойдем в клуб публику эпатировать. Сегодня, кстати, будут еще сюрпризы, — Миша изобразил пригласительный жест, но внезапно его лицо стало серьезным и сосредоточенным.

— Эндрю, ты ведь помнишь, что мы с тобой не просто друзья, но еще и товарищи?

— Ну да, — Эндрю сделал неопределенное движение головой и плечами. Он был в приятном расположении духа и рассматривал свое отражение в зеркальном потолке.

— Товарищ — это значит большее, чем друг. Товарищу можно доверить даже то, что нельзя доверить другу. Скажи, Эндрю, я могу тебе доверять?

— Ну конечно, бро, если это что-то не совсем ужасное, — Эндрю добродушно усмехнулся, но его слегка насторожила перемена настроения друга.

— Я почувствовал, что сейчас, вот прямо сейчас я должен раскрыть тебе, Эндрю, Великую тайну революции. Но ты должен дать слово, что никогда никому ни при каких обстоятельствах ее не выдашь, — Миша в упор смотрел в лицо собеседника.

— Хорошо, как скажешь, бро.

— Ты уверен?

— Не знаю, Майкл. Теперь уже не уверен.

— Ты точно уверен? — взгляд Миши был серьезен.

— Майкл, если это так страшно, то может не надо?

— Решайся. Иначе будет поздно.

— Майкл, а это не опасно? Майкл, ты мне друг, но мне не нужны неприятности.

— Сейчас или никогда.

— Ну ладно, давай.

— Хорошо. Держи, — Миша протянул раскрытую ладонь. Эндрю, слегка помедлив, неуверенно протянул в ответ свою. — Сожми мою руку, товарищ, и тряхни ее крепко, насколько сможешь. Крепче. Еще крепче. Не жалей, сожми со всей силы и дерни, — Эндрю тряхнул ладонь друга настолько сильно, насколько смог. В это самое время Миша издал взрывной очень громкий протяжный пук. Потом поднатужился и издал еще один не такой громкий и меньшей протяжности.

— Ну вот, теперь ты знаешь Великую тайну революции, — Миша от души хохотал, глядя в лицо опешившего парня. — Но помни, ты поклялся никому о ней не рассказывать. Да хорош, Эндрю, не дуйся. Ты бы видел сейчас свое лицо. Но ведь ржачно было, согласись.

Эндрю хлопал глазами, он еще не выбрал, как реагировать.

— Эндрю, брат, в мире много разных тайн, но мы, люди, не должны забывать, что созданы для того, чтобы быть веселыми и счастливыми. Какой бы ни была страшной тайна революции, это ведь не повод ходить хмурыми и надутым, как сурок после зимней спячки. А теперь — айда в клуб. Я ведь обещал, что сюрпризы на сегодня не закончены. Пойдем-пойдем, тебе понравится. Пусть здесь пока проветрится.

Друзья вышли на пирс и побрели по направлению к клубу в своих новых головных уборах.

— Давай пойдем помедленнее, Эндрю. Ведь это наш последний вечер. Завтра у меня вылет. Кто знает, когда свидимся снова.

— Прямо завтра?!

— Ага, завтра. Зовет меня Родина-мать. И нет ничего сильнее и повелительнее этого зова. Как будто магнитом туда меня тянет или невидимой лебедкой, как рыбку на спиннинге. Во всем мне теперь Родина мерещится. Смотрел я на ту певичку чернокожую из джаз-банды, а видел девицу русскую, которая к осинке прислонилась. На море смотрю, а вижу поле ржаное без конца и без края. Вот посмотри на пальму, Эндрю, что ты видишь?

— Пальму.

— А больше ничего?

— Нет.

— Вот. А я смотрю на пальму, а вижу березку русскую. Пальму, конечно, я тоже вижу, но и березку вижу, как бы поверх пальмы, вторым фоном.

— Посмотри на этих дурацких сонных пеликанов. Что ты видишь?

— Пеликанов.

На воде возле пирса ежились два сонных пеликана, один из них поднял голову в сторону Миши, словно почувствовал, что речь шла о нем.

— А еще?

— Ничего. Только пеликаны.

— А белых лебедей не видишь?

— Нет.

— Вот, а я лебедей белых вижу… на пруду… в Подмосковье. В общем, жду не дождусь, когда, наконец, на Родину прилечу. Белый снег на щеках почувствую, березки родные расцелую, да землицу русскую ноздрями втяну — правой и левой.

— Погоди, Майкл, но ведь сейчас, насколько я понимаю, лето. Снега нет, и ты не сможешь его почувствовать на щеках, — резонно заметил Эндрю.

— Эх, Эндрю, ты все понимаешь буквально, к словам цепляешься и хочешь меня поддеть. Но этого не выйдет. Если русский человек хочет чего-нибудь почувствовать, он это почувствует, даже если это что-то будет снегом, невидимым, ласковым летним снегом…

На этих словах ребята подошли к берегу. Миша остановился и обернулся к другу.

— Эндрю, время мое здесь подходит к концу. В Москву я лечу инкогнито, не уведомляя ни отца, ни мать, — Миша достал из кармана айфон последней модели и размашистым движением швырнул его в океан. — Телефона у меня больше нет, связи соответственно тоже. Отследить меня не получится. О дате вылета не знает ни одна живая душа, кроме тебя, моего верного товарища и друга.

Ребята обнялись.

— Ну что, пойдем в клуб. Сегодня прощание с моей буржуазной неправильной жизнью. Завтра в России меня ждет водка, тушенка и греча! Но это будет завтра. А сегодня — виски, лосось и текила! Ура, товарищи! Летс-гоу денсинг!

Ребята вошли, и в тот же миг в зале переключилась подсветка, грянула торжественная музыка. В правом углу вспыхнула ярко-алым цветом большая пятиконечная звезда — копия той, что висит на кремлевском шпиле, а в левом углу запылал такого же цвета серп и молот.

— А вот и сюрприз, — взгляд Миши излучал спокойное самодовольство. — Сегодня наш вечер, бро! Пойдем скорей, — Миша под ярким лучом софита двинулся к сцене, увлекая за собой товарища. Эндрю заметил, что в зале прибавилось и гостей, и музыкантов. — Смотри, сколько музыкантов — это специально, чтобы качество звука повысить, — шепнул Миша, словно угадав мысли друга.

Ребята вышли на сцену, и Миша обратился к публике:

— Леди и джентльмены, разрешите представиться, меня зовут Миша, и я рад приветствовать всех в моем скромном уютном уголке. А это мой друг Эндрю. Я Миша, — Миша указал на себя. — Это Эндрю. Миша — Эндрю, — он переводил руку с себя на Эндрю. — Мы с Эндрю хотели бы спеть для вас песню. Но мой друг немного стесняется, ему необходима ваша поддержка, вы поддержите его?

Зал издал какие-то неопределенные звуки, кто-то похлопал в ладоши. Оркестр начал негромкое вступление скрипками.

— Это песня о борьбе и надежде, о важности первых шагов, о верности и победе света над тьмой. Но самое главное — это песня обо мне и моем друге Эндрю.

В этот момент вступили ударные, и оркестр заиграл в полную силу. Одновременно с этим изменилось выражение Мишиного лица. Оно стало пронзительным и суровым, взгляд устремился вдаль. Такая перемена не укрылась от зрителя и привлекла дополнительный интерес. Мелодия была ритмичной и величественной одновременно. Наконец после очередного боя барабанов Миша запел:

— Неба у-утреннего стяг, в жизни ва-жен первый шаг

Слышишь ре-ют над страно-ою ветры я-ростных атак!

Миша картинно положил руку на плечо другу.

— И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди-и

И Эндрю-ю такой молодой, и Миша идет впереди!

В момент произнесения имен Миша выразительно указывал то на себя, то на Эндрю. Некоторые в зале догадались, чего от них хотят, и начали подпевать. В этом сильно помогли девушки-танцовщицы, которые теперь находились в зале в качестве отдыхающих и помогали создавать атмосферу. На втором припеве подключился практически весь зал, выкрикивая «Эндрю» и «Мишья» в нужных местах. Никто не понимал русских слов, но в целом все выглядело довольно зрелищно. Голос у Миши был не очень сильным, но вполне приятным, и в ноты он попадал. Основной эффект, конечно же производила музыка в исполнении оркестра и эпатажный вид солистов. Некоторые присутствующие снимали происходящее на мобильные телефоны. Потом были аплодисменты и селфи.

Наконец парни ушли за свой столик, расположенный в отдельной секции, любезно пригласив с собой тех самых девушек из танцевальной труппы. Весь вечер в клубе играла российская музыка различных жанров. Ребята веселились и танцевали, швыряя в воздух шапки. Периодически Миша залезал на сцену, вытаскивая с собой Эндрю, и они пели песни. Эндрю больше не стеснялся. Он с удовольствием подпевал, смешно имитируя русские слова.

— Спасибо тебе, Майкл, за вечер, — говорил Эндрю, — Ты не представляешь, как я тебя люблю!

— Знаю. Я тоже тебя люблю, брат, — отвечал ему Миша, — только ты так говоришь, будто жизнь у нас с тобой заканчивается, а она, хочу заметить, только-только начинается. И кстати, сюрпризы на сегодня еще не закончились. Ша-ашку! — замахал Миша руками, обращаясь к официанту, стоящему неподалеку. — Принесите мне ша-ашку!

— Чего? — глаза Эндрю округлились.

— Спокойно, товарищ, не ссать! Я собираюсь кое-кому сегодня отрубить голову.

— Миша, не надо, — произнес Эндрю, картинно воздев руки. Он уже был изрядно подшофе, и ему ужасно хотелось посмотреть, что за номер собирается выкинуть его друг на этот раз.

— Надо, Эндрю, надо, — не менее картинно ответил Миша и двинулся к сцене.

— Дамы и господа! Товарищи! — начал он, обращаясь к залу. — В нашем мире много несправедливости! А с помощью чего испокон веков добивались справедливости благородные люди? Правильно! С помощью оружия!

В этот момент галантный гарсон поднес Мише длинный деревянный футляр. Крышка футляра была открыта. В нем на бархатной подложке лежала блестящая сабля. Миша взял ее в руки и поднял над головой.

— Это шашка Будённого — великого русского маршала. Таких в мире всего две. Одна здесь с нами, вторая в Москве в музее воинской славы.

Зал с любопытством наблюдал за очередным чудачеством хозяина заведения.

— А этот сосуд называется «Мельхиседек», что на библейском означает «справедливость». И в нем тридцать литров прекрасного французского шампанского!

Через весь зал по направлению к сцене официанты катили украшенную бенгальскими огнями конструкцию, напоминающую танк. Башней у танка была уложенная на бок гигантская бутылка характерной формы, а дулом — длинное вытянутое горлышко. Зал заметно оживился.

— Тридцать литров справедливости, друзья! И я собираюсь сейчас добыть ее для вас с помощью этой сабли.

Оркестр заиграл тушь. Многие встали со своих мест, чтобы получше разглядеть происходящее.

Миша подошел к тележке и неторопливо приставил острие сабли к горлышку. Несколько раз он плавно, словно поглаживая, провел клинком по стволу туда-сюда, после чего резким размашистым движением снес бутылочное горлышко аккурат в том месте, где была пробка («Херак!»). Из отверстия ударила струя шипучей жидкости. Зал аплодировал и шумел от восторга. Мало кто был готов к такому исходу. Миша первым налил бокал.

— Преисполнимся же справедливости, друзья! До дна! Пусть каждый отведает вкус справедливости! И однажды мы добьемся ее для всего мира!

Потом были песни и танцы. Под мелодию «Кэптан Джек» Миша пел свои собственные слова. В русском переводе они звучали примерно так:

Губочки, сисечки, попочки, писечки

Э-ё коммунизм (э-ё коммунизм!) — берегись капитализм

Любим девушек мы разных: черных, белых, синих, красных

Ручки вверх, ручки вниз — будем строить коммунизм

Ручки вниз, ручки вверх — любим девушек мы всех

Все танцуют вместе с нами — коммунизм не за горами

Три-четыре, три два раз — веселись рабочий класс…

Сложно было понять, выдумывал он эти фразы на ходу или заготовил заранее. Слова, конечно, были полной белибердой, но публике они заходили нормально, некоторые даже подпевали.

«Как же напился сегодня этот забавный русский паренек», — думали отдыхающие, благодушно посматривая на сцену. И только Эндрю знал, что Миша в этот вечер выпил совсем немного. Буквально через несколько часов ему предстояло совершить непростое и, возможно, самое главное путешествие в своей жизни.

Вскоре ребята покинули заведение, они решили провести остаток вечера у Миши на яхте, в более уютной и спокойной обстановке. Несколько девушек из подтанцовки охотно согласились составить ребятам компанию.

— Время прошло, следы испарились! — шутил Миша, подмигивая другу, когда компания спускалась в зону отдыха. — Теперь ни одному буржую даже с самым тонким обонянием не разнюхать Великой тайны революции!

Ребята общались, слушали музыку, дегустировали напитки из бара. Миша был и весел, и грустен одновременно. Он понимал, что сегодня он, возможно, в последний раз отдыхает на борту своей любимой яхты.

Глава 8. Гоблины

Пожилой мужчина с цепким умным взглядом вышел из подземного перехода и направился вниз по Тверской. Марк Антонович любил проехаться на метро, пройтись пешком любимым маршрутом. Это помогало настроиться на нужный ритм, почувствовать внутренний пульс столицы. Мужчина всматривался в лица людей, прислушивался к разговорам. Оперативки и аналитические отчеты о социальном самочувствии страны — это хорошо, но ничто не заменит личных впечатлений.

Марк Антонович был реалистом и скептически относился к результатам всевозможных соцопросов и институциональных исследований общественного мнения. Он слишком хорошо знал, как и для чего они делаются. Практика жизни убедительно доказала, что самые правильные, самые достоверные данные об умонастроениях — это те, что удается добыть непосредственно из тела общества, когда само «тело» при этом ни о чем не догадывается. Потому-то Марк Антонович всячески поощрял в своем ведомстве «хождение в народ» или «выход в поле» — так обычно называли непосредственные вылазки подчиненных в общественные места. Особенно он ценил разработанный им самим метод социального погружения, когда сотрудник вживался в иную роль, осваивал какое-либо необычное ремесло, становился своим в каком-нибудь сообществе. Причем совершенно неважно, что это было за сообщество: байкеры, наркодилеры или профессиональный союз писателей. Это помогало не терять связь с почвой и защититься от профессиональных деформаций.

Мужчина остановился возле вагончика фастфуда «Русский кебаб» и заказал себе кофе с шавермой. Кофе был так себе (чего ожидать от уличной кафешки), а вот шаверма была очень даже ничего. Плакат социальной рекламы на торце дома напротив агитировал поступать на военную службу. Внезапно внимание мужчины привлек бомж, который лениво тащил за собой какую-то коричневую штуку на колесиках. Бомж остановился неподалеку и апатично копался в мусорном контейнере. Марк Антонович некоторое время всматривался в его лицо со вспухшей щекой, потом отставил в сторону кофе и направился к бедолаге.

— Любименко, ты что ли?

Оборванец поднял глаза на подошедшего.

— Так точно, товарищ генерал, — ответил бомж полушепотом, опасливо осматриваясь по сторонам.

Марку Антоновичу нравилось вычислять особистов, замаскированных под случайных людей.

— Отличная работа, Любименко. Еле узнал тебя. Уф-ф, даже вонища от тебя бомжатская.

— Стараемся, товарищ генерал.

— А зубы как такими черными сделал? Неужели свои?

— Никак нет. Накладные.

— А чего щека распухла?

— Шемки, товарищ генерал.

— Чего? — не понял Марк Антонович.

— Шемки, — повторил бомж и сплюнул в грязную ладонь, на которой в луже вязкой слюны виднелись вспухшие от влаги тыквенные семечки.

— Отлично придумано, Любименко. Молодец. Давно в погружении?

— Два месяца, товарищ генерал.

— Хорошо. Очень хорошо. Как жена, дети?

— Нормально, товарищ генерал. Скучают.

— Это правильно. Чем дольше расставание, тем слаще будет встреча. Ты когда из погружения будешь выходить, не забудь дератизацию с дезинсекцией провести, чтобы вшей каких с клопами в семью не принести.

— Непременно, товарищ генерал.

— Подготовь потом отчет и передай мне через Серегина.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

— Ну все, бывай, — Марк Антонович хотел было развернуться, но остановился. — Погоди, на-ка вот, подкрепись. Голодный, небось, — мужчина протянул бомжу недоеденную шаверму.

— Спасибо, товарищ генерал.

«Какой все-таки хороший, душевный человек наш Марк Антонович», — думал про себя майор Любименко, глядя вслед удаляющейся фигуре.

*

Марк Антонович был задумчив. Он заслушивал доклад по результатам закрытых исследований. Доклад касался текущей ситуации в стране. «Онтологический кризис», «цивилизационный тупик», «ловушка уникальности», «дефицит прогрессивного смыслообразования», «темпоральный пессимизм». Выводы были сформулированы по-разному, но сводились к одному: страна в глубокой идейной жопе.

— Соревнуетесь вы там что ли в своих институтах, кто позабористей терминов нахуевертит? — Марк Антонович стрельнул глазами на интеллигентного мужчину в очках с характерной бородкой.

На неудобные выводы кабинетных умников можно было бы, конечно, наплевать. Но эти выводы, во-первых, совпадали с результатами глубинных замеров, а во-вторых, и это самое главное, с личными ощущениями Марка Антоновича. Три совпадения сразу — это, знаете ли, аргумент.

— Диагнозы вы ставите грамотно — этого не отнять (диагносты хреновы), — продолжал Марк Антонович. — То, что безнадега в стране и народ дезориентирован, с этим не поспоришь. Вопрос, как из этого состояния выбираться?

И не то, чтобы в отчетах не было предложений — были. Но были они либо абстрактно-теоретическими, типа «генерация позитивного образа будущего», «формирование прогрессивной цивилизационной парадигмы». Либо совсем одиозными вроде «всенародное освоение Арктики», «объявление войны НАТО», «инициация революции и гражданской войны», «возврат к репрессиям и массовым расстрелам».

«Нет. Не то, все не то!» — ни одна из идей не цепляла и не казалась Марку Антоновичу уместной.

— И с чем мне, по-вашему, на совет выходить? — взгляд хозяина кабинета снова обратился на очкарика.

Докладчик молчал. Вопрос был риторическим.

— М-да, но не Мессию же нам с неба вызывать, чтобы он нам тут все разрулил. Или позовем, а, Модест Михалыч? Давайте вместе подымем голову в небо и покричим, чтобы нам оттуда Мессию прислали: «А-у, Мессия, приди, порядок наведи!»

На последних словах генерал приложил к губам ладонь в форме рупора.

— Чего же Вы не подхватываете, Модест Михайлович? Меня одного не услышат.

Докладчик хлопал глазами и отводил взгляд. Ему было неприятно выслушивать то, что говорил ему хозяин кабинета.

— «Одним из вариантов решения данной дилеммы мог бы стать уход из мировоззренческой прогрессивистской парадигмы Запада в иное аксиологическое измерение», — зачитал вслух Марк Антонович. — Как Вы себе это представляете, Модест Михайлович? Потрудитесь объяснить. Смирнов, ты понимаешь, чего надо делать? А ты, Мариев? — обратился он к двум неуловимо похожим друг на друга мужчинам со спокойными внимательными глазами. — Как же мы все раньше до этого не додумались? Всего делов-то — уйти в иное аксиологическое измерение, — лицо Марка Антоновича было вполне серьезным. — Продемонстрируйте-ка нам, Модест Михалыч, вот прям здесь и сейчас, как это сделать. Зайдите-ка в иное это ваше измерение, научите, не стесняйтесь. А теперь представьте, дает мне слово академик Семённый, а я ему отвечаю: «Надо нам всем просто в иное аксиологическое измерение уйти. И будет нам всем счастье».

— Это была теоретизация, Марк Антонович. Проблема рассматривалась нами на философско-теоретическом уровне осмысления. Для перехода в практико-методологическую плоскость потребуется время и дополнительные исследования.

— Ясно. Ну что ж, исследуйте, товарищи ученые. Родина ждет от вас результатов.

**

Основная часть совещания закончилась. Мужчины в очках в кабинете больше не было. Марк Антонович остался в узком кругу со своими птенцами-орлятами. Так он про себя называл двух непосредственных подчиненных, с которыми работал уже много лет и на которых имел далеко идущие планы.

Кабинет Марка Антоновича выглядел предельно аскетично: два стола с венскими креслами, несколько шкафов с книгами, вешалка для одежды, круглый журнальный столик. В шкафу за стеклом стояли бронзовые бюсты советской эпохи, графин с водой, бутылка водки и несколько граненых стаканов. На стене висел портрет Дзержинского с цитатой:

«Любовь — творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого»

Те, кому доводилось бывать в этом кабинете, знали, что цитаты под портретом периодически менялись. Выбор цитат, по-видимому, был как-то связан с настроением хозяина.

В кабинете находилась зона отдыха, которую отгораживала складная ширма. Обычно ширма была наполовину сложена, и посетители могли видеть за ней кушетку с подушкой и простеньким клетчатым одеялом, похожим на те, что выдавали когда-то в поездах. Марк Антонович спал там, когда уставал (он в принципе любил поспать). Возле кушетки на прикроватной тумбе иногда можно было увидеть открытую стеклянную банку с домашними соленьями или блюдце с куском сала на краюшке черного хлеба. Там же, в зоне отдыха, виднелась почти незаметная дверь в «подсобку».

Марк Антонович неторопливо достал папиросу из пачки «Беломора» и вставил ее в деревянный мундштук. Почти все из имевшегося в кабинете было для атрибутики и создания правильной атмосферы, но для особых случаев в кабинете всегда находился хороший коньяк, виски и коробка душистых сигар («от кубинских товарищей»). В общем-то и курил хозяин кабинета не в затяг, а просто дымил папиросой для красоты.

— Что скажете? Как вам доклад Уточкина? — наконец спросил Марк Антонович, выпустив в воздух кольцо папиросного дыма. Запах табака был неприятным, но никто из присутствующих не обращал на это внимания.

— Ну что сказать. Умных слов много, а конкретики ноль, — произнес тот, что был потемнее.

— По текущей ситуации все вроде по делу. Но мы и без них все это знали. А предложения — либо полная дичь, либо ни о чем, — отозвался следом тот, что был посветлее.

— Зачем мы вообще с ними сюсюкаемся, Марк Антонович? Мы ведь в итоге всегда делаем по-своему.

— Согласен. Закрепощенность и душевный бюрократизм сделал наших ученых идейно бесплодными. Но иной науки у нас нет, а без нее в современном мире никак. Так что сюсюкаться с ними мы будем, это хороший тон. В общем-то эти люди не виноваты, что не соответствуют нашим ожиданиям. Именно поэтому не их, а наша функция создавать смыслы и творить историю.

— «Если не мы, то кто же — кто же, если не мы!?» — в один голос произнесли двое мужчин. Эта фраза, по-видимому, имела для присутствующих какое-то значение, потому что Марк Антонович при этом посмотрел на подопечных очень одобрительно.

— Почетная миссия науки — быть нашим интеллектуальным эскортом (в хорошем смысле этого слова) и держать свой фронт. А с этим они справляются. Попробуй сегодня Карл Маркс просочиться в их ряды — он бы провалил все собеседования и экзамены. В лучшем случае всю жизнь просидел бы в должности лаборанта в каком-нибудь Усть-Пендюйском сельско-педагогическом. В общем, труд наших ученых мы должны уважать, как любой иной честный труд. И язык их птичий должны знать, чтобы понимать, о чем они там между собой чирикают.

Марк Антонович говорил, как бы размышляя вслух.

— Уточкин наш — редкостный прохвост, но башковитый и очень многообещающий. Умеет подгрузить умными фразами. Под фразами этими обычно скрывается пшик либо вполне банальные вещи. Но говорить ему такое напрямую нельзя — обидится. Вся его научная деятельность заключается в передирании и переносе на отечественную почву всего, что делает Гарвард. Получается слабенько, но что делать. Иначе у нас вообще гуманитарная мысль загнется. Так что Уточкин наш — молодец. Гордость отечественной науки. За что мы все его любим и ценим. И будем защищать от любых клеветнических обвинений в домогательствах к студенткам.

В кабинет вошел секретарь и поставил на стол поднос с тремя стаканами крепкого золотисто-коричневого чая и блюдце, на котором лежали кубики сахара и три ржаных печеньки. Марк Антонович поблагодарил и продолжил:

— Начать войну с НАТО, загнать народ на Севера́, вернуть репрессии. Когда я слышу эти страшные слова, у меня по коже бегут мурашки, — старик поежился. — Откуда столько кровожадности и злобы у этих с виду безобидных интеллигентных людей?

Он бросил в стакан два кубика сахара и помешал алюминиевой ложечкой.

— И это, хочу заметить, цвет отечественной гуманитарной мысли. Хочется спросить, где же гуманизм у наших гуманитариев?

Хозяин кабинета посмотрел на собеседников, словно ожидая, что они ответят на риторический вопрос.

— Выдвигая свои предложения, они прикрываются тезисом академика Семённого «об управляемом социальном потрясении». На мой взгляд, слова великого классика поняты ими слишком однобоко. Будён Будёнович нигде не писал, что «социальные потрясения» — это непременно война или репрессии. А главное, с чего товарищи ученые взяли, что такого типа «потрясениями» получится управлять? Они сами не понимают, с какой стихией придется иметь дело.

Шеф взглянул на сидящих за столом, как бы проверяя, проникаются ли они глубиной его мысли.

— Я как человек высоких гуманистических идеалов, — на этих словах его лицо слегка приподнялось, — считаю такие предложения неуместными ни с моральной, ни с функциональной точки зрения. Кроме того, вам не кажется, что все эти варианты эстетически и интеллектуально примитивны. Никакого изящества, глубины, креатива. Все толсто и мрачно.

Шеф взял с блюдца печеньку, обмакнул ее в чай и откусил влажный краешек.

— Раньше социальная хирургия была болезненной, но необходимой частью общего плана. Старые, отжившие элементы искоренялись, чтобы дать дорогу всему новому, прогрессивному. Делать такое сегодня — это значит бессмысленно исполнять ритуал в надежде, что заработает. Аборигены Меланезии строят на заброшенных американских аэродромах самолеты из пальм и соломы. Они думают, что приманят таким образом настоящие самолеты, и летчики угостят их кока-колой с булками. Эти аборигены тоже пытаются вернуть добрые времена. Они тоже надеются, что ритуал сработает… — Марк Антонович постучал папиросой, сбивая пепел. — Но мы ведь с вами не аборигены и знаем, чем обернется этот ритуал. В нашем случае результатом станет национальная, а возможно, планетарная катастрофа.

— За Вами, Марк Антонович, записывать нужно, чтобы не потерять жемчужины мысли, — аккуратно заметил один из подчиненных.

— М-да. С хорошими мыслями нынче проблема. Вырождаются мыслители. Мельчают. Последний из великих — мой учитель и старший товарищ академик Семённый, последователь и идейный воспитанник Феликса Эдмундовича.

На этих словах взгляды обоих гостей скользнули на портрет над головой генерала.

— А как же Вы, Марк Антонович? Вы ведь тоже… — вставил ремарку второй подчиненный.

— Куда мне, — отмахнулся генерал. — Я его бледная тень. Хотя, как знать, может придет время, и мои труды оценят потомки или даже современники. После снятия секретности, конечно.

Взгляд Марка Антоновича на несколько секунд стал задумчивым и грустным. Возможно, он сожалел, что из-за грифа секретности его труды не смогут оценить современники. Он снова затянулся, выпустил облако дыма и продолжил:

— Желать войны сегодня — значит сознательно идти на планетарный суицид. Обычная война по щелчку перерастет в ядерную, и тогда кирдык всему. В бункере места на всех не хватит. А на земле никто не выживет, кроме, возможно, Любименко.

Марк Антонович взглянул на собеседников. Их лица были спокойны и сосредоточенны.

— Любименко наш — молодец. Настоящий боец, чекист. Два месяца с бомжами в погружении. Без семьи, без детей. Понимает, что государство должно контролировать все, даже самые темные закоулки общественной жизни: криминал, ученых, проституток — всех. Тут не до эстетики. И Захарьянц наш тоже молодец. Сколько сил потратил, чтобы к гомосекам в секту внедриться. Сам вызвался. Говорит, что мерзко, противно, каждый раз через себя переступает, но идет. Потому что ответственность чувствует перед страной и народом. Понимает: упустим инициативу, проявим пассивность, и непонятно какими потрясениями для общества вся эта гомосятина обернется.

Генерал многозначительно покачал головой. С полминуты молчали.

— Погодите-ка, совсем забыл. Я вас сейчас чудесным вареньем угощу — вишневое, из деревни передали, — Марк Антонович пошарил под столом и достал небольшую стеклянную банку, накрытую пластиковой крышкой. — Сережа, открой, пожалуйста, а то у меня пальцы уже не те.

«Сережа» откупорил банку и поставил в центр стола.

— Результаты глубинных замеров говорят, что все эти суицидальные идеи, которые с таким пафосом выдали нам товарищи ученые, давно гуляют в дебрях народных масс. А это значит, что градус безысходности близок к критическому, и народ готов к катастрофе, как единственно возможному выходу. И его можно понять. У народа нет мечты, нет надежды, нет цели. А что же за жизнь без мечты? И никто, кроме нас, чекистов, не в состоянии помочь нашему народу обрести мечту. Кстати, у вас есть идеи по поводу мечты для народа?

— Нет, товарищ генерал… — вопрос был неожиданным и, по всей видимости, ставил сидящих в тупик.

— Плохо. Вот и у меня пока нет. И это меня очень, знаете ли, удручает. Понимаете, товарищи, если мы в какой-то разумный срок не придумаем для народа мечту, он пойдет на суицид и устроит самому себе такие социальные потрясения, от которых нам всем мало не покажется. Так что вам задание: к следующему четвергу представить по два-три рецепта народного счастья. Вопросы есть?

Мужчины молчали. Вопросов, по-видимому, у них не было.

— Ладно, хватит лирики. Давайте-ка вернемся от абстрактного к конкретному. Сергей, что у тебя там за активность в Штатах? — обратился он к тому, что был потемнее.

Подчиненный в общих чертах доложил о зафиксированном в США нетипичном поведении отпрыска видного представителя российской финансово-промышленной олигархии. Слова он подкреплял фото- и видеоматериалами. Марк Антонович слушал с интересом.

— М-да. Поведение довольно неординарное. А что конкретно тебя в нем зацепило, Сережа? — спросил он, когда докладчик наконец закончил.

— Проявление аномальной поведенческой активности на территории основного геополитического противника, в среде соотечественников с высокой степенью экономической значимости. По причине ярко выраженной идейно-идеологической составляющей случай идентифицирован как потенциальная угроза, относящаяся к сфере ответственности центра экзистенциальной безопасности…

— Стоп-стоп. Давай без казенщины, а как есть, от души.

— Да ничего особенно не зацепило. Охреневший сынок богатого папы со скуки или под воздействием чего посильнее находится в состоянии измененного сознания. В смысле — кукухой поплыл от хорошей жизни. И все это с опорой на марксизм. Не хотелось бы, чтобы этот клоун своими действиями интересам страны напортачил. Мало ли как это американцы обыграют. Все-таки отец у него не рядовой гражданин.

Марк Антонович удовлетворенно кивал головой.

— Дмитрий, а ты что скажешь? Без казенщины.

— Присоединяюсь. Из той фактуры, что есть, — идиот.

Марк Антонович снова удовлетворенно кивнул.

— То, что ты, Сергей, увидел в этом парне угрозу — это хорошо. Молодец. Но наша задача видеть мир не только с позиции угроз, но и с позиции возможностей.

Шеф поднял вверх указательный палец и, убедившись, что оба взгляда сфокусированы правильно, продолжил:

— Дмитрий назвал парня идиотом, сам не понимая, что продвинулся в своих оценках намного дальше.

«Дмитрий» оставался невозмутимым, однако чувствовалось, что похвала ему приятна.

— Но, называя парня идиотом, ты вложил в это слово совершенно неправильный, негативный смысл. Кто такой идиот? — это человек, живущий на своей волне, по своим законам, не особо считаясь с реальностью. Заметьте, не умник, а именно дурак — герой наших сказок, потому что живет как бы в ином измерении и по итогу уделывает умников. Так что не все так однозначно в этом словце для русского человека. А какие бывают идиоты?

По вопросительному взгляду и паузе стало понятно, что на вопрос нужно отвечать.

— Полные?

— Так.

— Круглые?

— Так, — в глазах генерала блуждал лукавый огонек.

— Абсолютные?

— Еще.

Подчиненные пытались угадать, чего от них хочет начальник, и по принципу мозгового штурма называли характеристики, которые приходили в голову.

— Редкостные?

— Ближе.

— Клинические?

— Красиво, но не то.

— Полезные?

— Бинго! — генерал слегка щелкнул пальцами в воздухе. — Когда-то нам говорили, что в России две беды, — Марк Антонович взглянул на подчиненных, словно желая убедиться, понимают ли они, о каких бедах идет речь. — Так вот, информация устарела. В России дураков сейчас днем с огнем не сыщешь. Целая страна умников. В том и беда. От того и несчастен наш народ.

— Горе от ума, — покивали головами подчиненные, демонстрируя, что следят за ходом мысли шефа.

— Умников много, а вот с дураками проблема, — продолжал генерал. — Особенно с идиотами. Идиоты — это вообще соль земли русской, на них все держится. Идиоты — наше все. Если бы не они, пропала бы давно Россия-матушка. Качественные, отборные идиоты на дорогах не валяются. В естественных условиях их уже почти не сыскать. Их теперь в закрытых вольерах как племенных бычков выращивать надо. Ухаживать, условия создавать. Чуть не уследил — поминай как звали: пропал идиот, в умника превратился. А оттуда дороги назад нет.

Генерал сделал паузу. Его взгляд стал задумчивым, лицо слегка расслабилось. Это означало, что его мысли от конкретного переходят к абстрактному.

— Там, на Западе, наш коммунизм считают идиотизмом. А мы в свою очередь считаем идиотизмом их либерализм. Получается, что вся наша жизнь — борьба враждебных идиотизмов. Чей идиотизм сильнее, тот и рулит, тот и правила свои устанавливает. Вот сейчас на земле процветает либеральный идиотизм. Но только мы с вами знаем, что наш русский идиотизм самый лучший и сильный. Тот, что принес нам Карл Маркс и развил великий Ленин со своими соратниками. И он, наш идиотизм, жив, он не сломлен, он живет в наших душах, копит силы и ждет своего часа для решающего боя. И нет ничего мощнее и прекраснее нашего русского идиотизма. Да, Дима, — в глазах одного из орлят шеф увидел недоумение.

— Но ведь Маркс не русский, как он мог принести нам русский идиотизм? — осторожно задал вопрос птенец.

— Резонно, — похвалил Марк Антонович. Он вообще любил вопросы. Это позволяло ему оценивать степень понимания и уровень развитости оппонента. — Русский идиотизм у нас и без Маркса был испокон веку. Маркс предложил слова, которые выразили наши идеи наилучшим образом. Именно поэтому мы его так любим и чтим.

Помолчали.

— Присмотреться нужно к этому парню, — наконец нарушил паузу хозяин кабинета. — Интересный персонаж. Есть у меня на его счет кое-какие соображения. Пока озвучивать не буду, чтобы не спугнуть. Мариев, бери его в разработку плотненько и держи меня в курсе событий, а ты, Смирнов, подготовь подноготную о родителях, прежде всего о папаше нашего героя. Ну все, идите. А я прилягу, отдохну немного. Устал я что-то. Вообще часто стал уставать — возраст. Как варенье, кстати? Понравилось? Кому больше понравилось?

По реакции мужчин было абсолютно непонятно, кому варенье понравилось больше.

— Держи, Сережа, — генерал захлопнул крышку на банке варенья и протянул ее одному из мужчин. — Так, и тебе, Дима, чего-нибудь дам, а то как-то неловко отпускать тебя с пустыми руками. На вот, по-моему, крыжовник, — Марк Антонович извлек из стола банку, накрытую целлофаном, зафиксированным резинкой.

Мужчины встали из-за стола, пожали руки хозяину кабинета. Марк Антонович проводил их до двери.

— Геннадий, — обратился он к секретарю. — никого ко мне не впускай. Все, честь имею. Работайте, — бросил на прощание генерал и захлопнул дверь.

***

Спал Марк Антонович недолго — часик-полтора. После чего пошел по кабинетам подчиненных. На внутреннем сленге это называлось «докторский обход». Он любил подойти к каждому, лично узнать, как дела, нет ли у кого в чем-либо нужды. Ему льстило, что заглаза подчиненные называли его «отцом». Все об этом знали и именно так и называли между собой своего шефа.

Чтобы не нагружать отца, подчиненные на вопрос о проблемах говорили о какой-нибудь мелочи: нет кофе в кофемашине, закончилась бумага для принтера, сломался ксерокс. Любую просьбу отец тут же приказывал исполнить, часто выдавая деньги из собственного кармана. Он ходил от работника к работнику и для каждого у него находилось доброе слово, теплая улыбка, приветливое «здравствуйте». Этому всему он научился у своего шефа, а тот у самого Феликса Эдмундовича.

****

Цитата под портретом над столом Марка Антоновича гласила:

«Человек только тогда может сочувствовать общественному несчастью, если он сочувствует конкретному несчастью каждого отдельного человека»

Рецепта народного счастья подопечные так и не придумали, чем необычайно расстроили шефа. Следует признаться, что в душе Марк Антонович был готов к такому варианту. Зато было подготовлено достаточно фактуры по американскому случаю.

Смирнов делал доклад о Болодине-старшем. Рассказывать было о чем. Подчиненный подробно расписывал роль Болодина в организации залоговых аукционов и приватизации нефтяных активов Колыванского региона в 90-х, говорил об оффшорных счетах и подставных фирмах, приводил схемы вывода и легализации капиталов. По мере того, как Марк Антонович слушал, его лицо мрачнело, а глаза округлялись. Так с ним происходило часто, когда он выслушивал хорошо известную ему информацию.

Потом занялись Болодиным-младшим. Вместе читали интернет-переписку и стенограммы разговоров, прослушивали аудио и просматривали видеоматериалы. По ходу просмотра переглядывались, кивали, обменивались репликами. Единодушно одобрили вкус Миши в отношении слабого пола. Отметили неискушенность в сексуальных вопросах темноволосой девушки в зеленом платье. Некоторые видео- и аудиозаписи Марк Антонович прослушивал по нескольку раз и был при этом необычайно сосредоточен.

— Есть что-то в этом ма́лом, — говорил старый генерал. — Симпатичен он мне, близок по духу, что ли, — его глаза при этом излучали теплоту и задумчивость.

*****

После получения известия о намерении Болодина-младшего лететь в Россию генерал необычайно оживился.

— Ну наконец-то! Надо же, сам дошел. А я уж заждался, все думал — ну, когда, когда? — радостно посматривал он на подчиненных, и его усталые добрые глаза казались моложе. — Я уже прикидывал, как бы ему эту идейку подкинуть аккуратненько, ненавязчиво, чтобы у него это как бы от себя получилось. А оно вон как — сам. Наш человек! Не ошибся я в нем. Как же все пока хорошо складывается.

Птенцы кивали, улыбались, хотя задумка шефа была им еще не вполне понятна.

— Ну что, товарищи, все еще видите в нашем герое зажравшегося мажора? — обратился Марк Антонович к орлятам. В его взгляде читалась укоризна и легкое торжество. — А я вижу перед собой ребенка. Брошенного родителями, но доброго и вопреки всему сохранившего веру в людей и тягу к прекрасному. И он, хочу заметить, намного чище и благороднее наших отечественных богатых отбросов, которые гоняют по Москве на папиных тачках, сбивая людей.

Лица полковников были суровыми и слегка опешившими. Они осмысливали неожиданную для себя интерпретацию личности объекта. Потом генерал прослушал видеообращение Болодина-старшего, где тот отговаривал сына от возвращения, беспрестанно унижая и угрожая ссылкой на Таймыр.

— Отправить сына лопатой нефть убирать — это само по себе неплохо. Физический труд облагораживает. Но говорить в такой ужасной манере, в таком уничижительном тоне совсем никуда не годится.

Шеф смотрел на присутствующих, словно ожидая поддержки.

— Неприемлемо.

— Непедагогично, — соглашались подчиненные.

— Феликс Эдмундович учил нас, что задача родителя — воспитать в детях любовь к людям, а для этого самим родителям надо любить людей. А здесь совершенно очевидно, что этот олигарх — человек черствый и жестокосердный и определенно не любит людей.

Подчиненные кивали. Их, по-видимому, тоже возмущало жестокосердие олигарха.

— Удивительные люди эти наши олигархи, — продолжал Марк Антонович свои размышления вслух. — Как непростительно наивно они возомнили себя собственниками того, что им было вверено Родиной во временное управление, пока страна находилась в бедственном положении и переживала последствия катастрофы. Не понимают, что все, что находится на или внутри земли русской: люди, леса, поля, камни, песок, нефть и сами эти олигархи с их яхтами и силиконовыми бабами — все является собственностью государства. И если кто-то из них еще не сидит или не висит на собственном галстуке — это вовсе не их заслуга, а наше на то позволение.

Некоторое время в воздухе висела тишина.

— Надобно бы нам с этим Болодиным-старшим повстречаться. Сначала я на него посмотрю. А потом вы пообщаетесь, — слова генерала звучали сосредоточенно и размеренно. — Раскройте человеку глаза (не оскорбляя достоинства) на его историческую ничтожность. Объясните, что сын его теперь — актив государства. Ему как хозяйственнику в таких терминах, наверняка, будет понятнее. Любой несанкционированный контакт с активом является нарушением гостайны с вытекающими последствиями.

Птенцы переглянулись, их лица несколько потеплели. По-видимому, они были очень довольны отвлечься от рутины.

— Не сумел он дать сыну любви и должной заботы — теперь о сыне государство заботиться будет. А он пусть сосредоточится на воспитании младших детей, восполнит то, что недоработал при первой попытке. И от себя по-человечески посоветуйте пройти курсы кройки и шитья. Жизнь непредсказуема, лишняя профессия никогда не повредит. А на зоне умение шить — навык нужный и уважаемый.

После этих слов генерал вызвал секретаря и попросил в кратчайший срок пригласить к нему Болодина-старшего и, если понадобится, предоставить ему ведомственный транспорт и охрану.

— Ладно, товарищи, до завтра. Засиделись мы с вами, — генерал встал из-за стола. — Всем желаю выспаться и хорошо отдохнуть. А завтра нас ждет очередной приятный и необычайно интересный день.

Марк Антонович был очень жизнелюбив по своей натуре и старался делиться этим с окружающими. Он провел гостей к выходу и крепко пожал руки.

— Эх, хотел я вас домашней колбаской угостить, родственники из деревни передали, да расстроили вы меня, рецепта счастья для страны не придумали. Так что нет, не угощу, — сказал генерал и захлопнул дверь.

Офицеры попрощались с секретарем и покинули приемную. Они нисколько не обиделись на шефа за то, что он не угостил их домашней колбаской. И дело не в том, что они чувствовали вину за непридуманный рецепт счастья для русского народа. Чутье подсказывало, что намечается что-то интересное и масштабное, а чутье никогда не подводит чекистов.

*******

— Здравствуйте, товарищи гоблины! — обратился Марк Антонович к сидящим за круглым столом двум мужчинам примерно одного с ним возраста.

— Почему «гоблины», а не «серые кардиналы?» — возразил один, с выраженной лысиной.

— Для меня как идейного большевика-атеиста от слова «кардинал» веет поповщиной, а «гоблины» — звучит современно, молодежно. Сразу представляется, что сидим мы этакие с вами три старых колдуна и завариваем свое волшебное снадобье, которое потом пьют наши бравые орки и преисполняются духовной энергией.

— Вот так, полюбуйтесь, товарищи. Боремся-боремся мы за сохранность культурного ядра. От других требуем ориентации на все местное, родное, а сами же подхватываем и привносим в наше пространство чуждые смысловые элементы.

— А «кардиналы» — это что же, наше исконно русское? — парировал Марк Антонович. — Мифотворчество — это ведь Ваша зона ответственности, Николай Игнатьевич. Что же нам остается делать, если Вы не удосужились создать достойных отечественных аналогов? Вот и приходится заимствовать у идейных оппонентов.

— А вообще неплохое сравнение с гоблинами и зельем, — лысый улыбался. — Надо будет нашим спустить, чтоб обыграли, аутентировали, так сказать, эту орко-гоблинскую тематику на отечественный манер.

— А что, всем известно, что первые гоблины жили на Урале, а потом оттуда их вытеснила чудь белоглазая. Часть переселилась в Европу в Скандинавию, а часть ушла на Алтай, — подхватил разговор третий, худощавый с крючковатым носом.

Посмеялись. Атмосфера была благодушная, творческая, совершенно не мрачная. Было видно, что работа, которую делали «гоблины», им нравилась.

— Ну что ж, товарищи, предлагаю перейти к вопросу, ради которого мы все здесь сегодня собрались, и обсудить экзотический фрукт, который отыскал для нас в Америке Марк Антонович, — предложил худощавый.

Все дальнейшее напоминало лицедейство. Марк Антонович встал, его взгляд устремился вдаль. Одной рукой он взялся за лацкан пиджака, вторая находилась в свободном полете.

— Мало что могу я добавить, товарищи, к тому материалу, что был вам представлен накануне нашей встречи. Все вы знаете о том критическом, плачевном состоянии, в котором находится ментальное здоровье нашего общества. Народ в отчаянии, он готов на смерть, на распад, на ядерный коллапс. Спасти его от неминуемой гибели может только чудо. И народ ждет, кто же даст ему чудо? Но мы с вами знаем — если не мы — то, кто же? — кто же, если не мы? Мы! Мы, чекисты, дадим народу чудо! И это чудо — наш золотой, наш светлый добрый мальчик по имени Миша. И я считаю, я совершенно уверен, что именно этот малыш-беспризорник, этот социальный сирота и есть наш ангел-хранитель, наш Мессия. Именно ему предстоит стать спасителем нашей многострадальной страны!

Выражение лица Марка Антоновича менялась попеременно: от торжественного к вопрошающему, от величественного — к трагичному.

— И я обращаюсь к вам, моим коллегам, моим старым верным товарищам, рыцарям священного кинжала: готовы ли вы усыновить этого малыша, взять его под свою опеку, сопровождать, раскрыть ему его великое предназначение?

Ладонь Марка Антоновича картинно взвилась вверх. Во взгляде была мольба и смирение.

— Но мы должны помнить, — продолжил оратор, и его голос стал суровым. — Решаясь на этот шаг, важную и ответственную задачу ставим мы перед собой. Воспитание и формирование души ребенка, обеспечение его заботой и любовью станет отныне нашим родительским долгом. Мы должны будем дать ему то, что не дали ему его биологические родители. Так завещали нам наши великие учителя, великие гуманисты и рыцари — основатели нашего ордена. Будем же зорки. Ибо вина или заслуга нашего детища ляжет на голову и совесть каждого из нас, его духовных отцов.

— Отличная речь, Марк Антонович, — заговорил лысый, выждав паузу и убедившись, что оратор закончил. — Я думаю, ее обязательно нужно включить в протокол в качестве преамбулы или морально-этического обоснования. И если на академика Семённого Ваши слова подействуют так же, как на нас, то, думаю, с активацией проекта «Мессия» проблем не будет. Что касается меня, то я — за.

— Присоединяюсь к вышесказанному, — подхватил худощавый. — Хочу отметить беспрецедентную амбициозность и смелость предложенного предприятия, которое превосходит по размаху, креативности и оригинальности все, что мы делали ранее. Особо хочу отметить оптимальность сочетания таких критериев, как: охват аудитории, организационные затраты и практическая реализуемость, а главное — потенциал и перспективы. Последнее слово, конечно, за академиком Семённым, но лично я — за активацию проекта. А теперь давайте обсудим детали, чтобы не налажать, как в прошлый раз.

Последняя фраза была произнесена более расслабленным тоном. Судя по всему, ритуальная часть на этом была закончена.

— М-да, — сидящие переглянулись. По самодовольным ухмылкам на лицах создавалось впечатление, что воспоминание о прошлом «лажании» вызывает у них скорее приятные, нежели негативные воспоминания.

— Следует отметить, — заговорил лысый, — что все сколь-либо масштабные предприятия такого рода, которые мы затевали в прошлом, с треском проваливались, создавая немало проблем и вызывая весьма сильный общественный резонанс. Сегодня худо-бедно существуют локальные экспериментальные микро-проекты типа местных ясновидящих, отшельников, старцев. Но они и существуют-то только потому, что сидят как мыши в глубинках. И как только выходят на более-менее приличный уровень — моментально сдуваются.

— Что поделать, народ стал ушлым, — усмехнулся худощавый носач. — Чудесами его уже не надуришь. Как только пытаешься что-нибудь впарить — тут же набегает целый хор знаек и разоблачает все через физику-химию. Выводишь в свет харизматика или ведуна — тотчас подноготную пробивают и в сеть сливают. Причем все грешки выведывают: от судимостей до сексуальных пристрастий. Хотя пророки эти наши и сами сыплются по-черному. Чушь иногда такую начинают нести, что вся работа коту под хвост.

— Да, уж… — понимающе переглянулись.

— Общество усложняется, дифференцируется, — заговорил лысый. — Публика становится все более разнородной. Для каждой аудитории приходится своих святых придумывать. Только успевай подстраиваться под новые запросы. На монахов-старцев или вангующих матронушек — только православные воцерковленыши клюют. На язычников-волхвов — антисемиты и фашиствующие славянофилы. Шаманы — для маргиналов и нацменьшинств. Молодежь вообще проблемный сектор. Для нее специально всяких фриков-блогеров наплодили. Но молодежь у нас переборчива, чуть что не так — бан и отписка. Для особо продвинутых — своего Цукерберга сваяли — Башу Дулова, но и в него не особо верят — нос воротят. А такого, чтобы сразу всех покрыл, чтоб был и вашим, и нашим — с такими швах. Так что мальчонка этот очень кстати подвернулся.

— Давайте признаем, — вступил худощавый, — все пророки, которых мы периодически создаем, выходят у нас из ряда вон плохо. Все они с гнильцой, с душком, с сомнительным прошлым, потому что все они, как ни крути — фальшивые, не настоящие. И народ это чувствует. К тому же, все, кого мы выводим в информационное пространство, оказываются очень ограниченного срока действия. Рано или поздно они прокалываются или слетают с катушек. Сначала их приходится тянуть за уши, постоянно подчищать косяки, а потом быстро куда-то прятать, чтобы они сами себя и систему с потрохами не сдали. И содержать их потом годами на казенные деньги, потому что Марк Антонович наш — гуманист и против утилизации отработанного материала без крайней необходимости.

— Лучшим из прошлых проектов был Порфирий Громовой, пока не возомнил себя Христом и не начал чудить с воскрешением мертвых, — вставил реплику Марк Антонович. — А лажа с ним вышла, потому что мы с Вашей подачи, Николай Игнатьевич, перекачали наш опытный образец коктейлем из эзотерики и парапсихологии, искалечили человеку психику. Он до сих пор сидит в воображариуме и не одупляется, что происходит.

— Согласен — сработали тогда топорно, — нисколько не смутившись, кивнул лысый. — Но ведь это был наш первый опыт такого типа. Это не бабушке Ванге в микрофон нашептывать. Мы были первопроходцами, все для нас было ново. В этот раз уроки извлечены — никакой эзотерики, никаких контактов с духами или инопланетянами, никаких воскрешений мертвых. По крайней мере на первом этапе.

— Абсолютно согласен. Этот парень — настоящий подарок, уникум. Надо, чтобы он таким и оставался, — худощавый как бы продолжал мысль коллеги. — Так что минимум индукционной прокачки и жестких воздействий, минимум вмешательства в когнитивные процессы. Работаем тонко и аккуратно. Объект выбирает информацию сам и действует по своему усмотрению. Мы лишь подстраиваемся под него и, возможно, изредка корректируем ситуацию.

— Именно так, — вступил Марк Антонович. — Задействовать придется все ресурсы. Софинансировать будет отец нашего героя, он уже согласился. Народ получит реалити-шоу типа «Шоу Трумана», только на порядок грандиознее. В той истории зрители знали, что все это фейк, а в нашем случае — нет. Там в объективе был обычный обыватель, а у нас — Мессия. Мы сами в деталях не будем знать, что произойдет в следующий момент. Импровизировать придется по ходу пьесы, а ареной действий станет вся Россия.

Часть II. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МИШИ

Глава 1. Первые знаки

Регистрация и посадка в самолет прошли спокойно. Миша с интересом вслушивался в русскую речь, которая перемежалась с дрянной английской с ужасным русским акцентом. Он украдкой всматривался в лица соотечественников, не проявлявших к нему никакого интереса.

До отлета оставалось еще полчаса. Пассажиры неспешно устраивались, располагались. Кто-то кому-то культурно объяснял, что это не его место, кто-то просил убрать свои вещи и тело с прохода. Миша задумчиво смотрел в окошко иллюминатора. Лететь предстояло около семнадцати часов с учетом дозаправки.

— Здравствуйте. Вы позволите? — хорошо поставленный женский голос прозвучал довольно неожиданно. — Мое место у окошка.

Миша развернулся и поднял глаза. В проходе стояла пожилая женщина с квадратной сумкой ручной клади.

— Да, конечно, — ответил Миша, высвобождая пространство для прохода.

Женщина была стройна и подчеркнуто опрятна, как английская или голландская старушка с рекламного плаката. В ней угадывалась порода, внутренняя собранность и незаурядность ума. Очки в дорогой оправе добавляли ее лицу строгости. Плечи обтягивала легкая широкая шаль. Седые некрашеные волосы были собраны в клубок. Чувствовалось, что она совершенно не стеснялась ни седины, ни возраста. Попутчица устроилась в своем кресле, укуталась поуютнее и устало прикрыла глаза.

Посадка подходила к концу, когда к сиденьям, где находился Миша, подошла женщина средних лет, ведя за собой девочку лет шести.

— Извините, пожалуйста, — с вежливой улыбкой обратилась она через Мишино плечо к пожилой соседке.

— Да-да, — отвлеклась от релакса попутчица.

— Вы знаете, моя дочка очень любит смотреть в окошко во время полета. Вы не против поменяться местами?

— Против. Не обижайтесь. Каждый должен сидеть на своем месте. Таков порядок. К тому же, если мы разобьемся и сгорим, спасателям будет легче опознать наши тела.

Слова были произнесены со спокойной уверенностью и абсолютно беззлобно. Мамаша на секунду зависла с округленными глазами, потом исчезла без слов, уволакивая за собой ребенка.

«Ничего себе бабуля», — подумал про себя Миша.

В следующий момент на телефон дамы позвонили. Она вымученно взяла трубку, но, увидев на экране имя звонившего, по ее лицу пробежала легкая теплая улыбка:

— Да, Ричард, — она говорила на идеальном английском, на том, которым говорили учителя из школы при посольстве и педагоги в университете. — Да-да, все хорошо… Села… Еще раз большое спасибо за прием, за возможность пообщаться и выступить… Обязательно… Я буду очень рада, если монография выйдет в соавторстве с таким человеком, как ты, Ричард… Ричард, я же не робот, не искусственный интеллект, я не могу работать в круглосуточном режиме… Дай мне пару дней в себя прийти, я все отредактирую и пришлю…

«Какая-то непростая бабушка попалась мне в попутчицы», — снова проскользнуло в голове у парня. Голос женщины был уставшим, но очень приятным, четким и невероятно душевным. Миша даже заслушался. Он давно не слышал таких голосов. Особенно приятными были ее усмешки.

«Представляю, как же красива она была в молодости, скольким мужчинам вскружила голову», — ловил себя на мысли Миша, невольно любуясь на эту увядшую, но при этом невероятно привлекательную женщину.

Самолет поднялся в воздух. Попутчица дремала, надев миниатюрные наушники. Миша сам на некоторое время погрузился в сон. Все-таки загульная ночь перед вылетом изрядно вымотала. Когда он проснулся, соседка увлеченно работала на компьютере, печатала какие-то тексты, прослушивала видео, делала шариковой ручкой пометки в бумажном блокноте. Миша с интересом наблюдал за ее действиями. Он раньше никогда не видел, чтобы люди работали так увлеченно. Казалось, она находилась в каком-то своем, необычайно интересном мире.

— Что? — голос женщины прозвучал как будто в тумане.

— А-а? — Мишин ответ был на автомате.

— Все в порядке? — попутчица смотрела сквозь очки в упор удивительно глубоким и мудрым взглядом, в котором не было ни злости, ни высокомерия. Миша догадался, что своим неосторожным созерцанием оторвал ее от творческого процесса.

— Да-да, конечно, все в порядке. Извините. Я просто засмотрелся на то, как Вы работаете.

— И как?

— Знаете, необычно, я раньше такого не видел.

— Ну что ж, все когда-то происходит впервые. Значит не зря прожит Ваш день. Вы познали что-то новое, с чем я Вас и поздравляю.

— А Вы из России?

— Как Вы это узнали? По кокошнику, который на мне?

На ней не было кокошника. Женщина весело засмеялась, видя смятение парня.

— Извините, я плохо шучу в самолетах. Так и есть, я из России. А с кем имею честь, разрешите полюбопытствовать?

— Майкл, то есть, Миша, Михаил.

— Так Миша, Майкл или все-таки Михаил? — ее глаза улыбались. — Извините, Михаил, я опять неудачно шучу. Это от усталости. Я — Оксана.

— Очень приятно. А по отчеству? — Миша помнил, что взрослых людей в России следует называть по отчеству.

— По отчеству — Вадимовна, но, пожалуйста, давайте без отчества. Не то, чтобы я стеснялась своего возраста, просто не хочу себя совсем уж бабушкой чувствовать.

— Хорошо. Можете ко мне на «ты», я ведь тоже не старик.

— Нет-нет! На «ты» не могу, извините. И дело тут не в Вашем возрасте. Не поймите неправильно. Чтобы перейти на «ты», нужна определенная степень близости. Спишите это на воспитание или привычку. Так что, нет. Пока нет. Давайте не будем торопить события.

— А Вы живете в Америке? Просто так хорошо английским владеете.

— Живу в России. Английским меня с детского садика родители пичкали, а потом он был моим профильным в лингвистическом на первом высшем. Но все не прекращаю учиться, оттачивать.

— Вы так увлеченно что-то делали на компьютере, я, честно говоря, не ожидал, что работа может так затягивать.

— Знаете, Михаил, я тружусь в сфере науки, в сфере созидания. Сам процесс творческой деятельности доставляет мне просто физическое удовольствие. С точки зрения биологии я сижу на естественных наркотиках — эндорфинах, которые выделяет мой мозг во время работы. И за этот наркотик мне еще и приплачивают, — добавила она с улыбкой.

«Эх, была бы она лет на двадцать моложе, я бы точно за ней приударил», — подумал Миша, слушая ее голос и наблюдая за мимикой.

— Когда-то в СССР нас учили марксизму. Далеко не глупое, скажу я Вам, учение. Там говорилось, что труд в обществе будущего станет разновидностью творческой деятельности. В этом смысле мы, ученые, достигли коммунизма, наш труд и есть разновидность творчества. Осталось нам только деньги перестать платить — и тогда наступит для нас полный коммунизм.

Оксана рассмеялась собственной шутке. Миша тоже улыбался.

— А что Вы делали в Штатах, если не секрет?

— Не секрет. Но боюсь, что вас это может утомить.

Миша смотрел на собеседницу многозначительным взглядом, который был истолкован как сигнал к продолжению беседы.

— Была на семинаре семиотического общества университета в Беркли. Обсуждали некоторые проблемные вопросы искусственного интеллекта, точнее особенности взаимосвязи различных языков и систем мышления, и как может отразиться разница восприятия языковой информации на функционировании искусственного интеллекта. Ну да ладно, пожалуй, пощажу Вас, не буду грузить своей ерундой. Просто, когда человек увлечен, ему кажется, что всем его тема интересна так же сильно, как и ему. Такие вот профессиональные особенности. Извините.

— Нет-нет, мне очень даже интересно, продолжайте, пожалуйста, — Мише было действительно интересно, но еще больше хотелось продолжить общение.

— Давайте договоримся, если я Вас утомлю, Вы дадите мне знать, и я замолчу, либо мы сменим тему.

Миша не возражал.

— Можно вопросик? Этот ответ мамочке, пожелавшей поменяться местами, был довольно неожиданным.

— Ах, это, — Оксана махнула рукой. — Нечто подобное я где-то в интернете подсмотрела и взяла себе на вооружение. Очень интересно наблюдать за реакцией собеседников на такую фразочку. Честно говоря, выбешивают люди, ставящие желания своих чад выше заведенных правил и интересов других людей. Я считаю такие предложения в принципе неуважительными к окружающим и развращающими по отношению к ребенку. И, конечно же, не отказываю себе в удовольствии щелкнуть таким наглецам по носу.

— А что насчет искусственного интеллекта? Захватит он мир или нет?

— Лично я в этом вопросе придерживаюсь мнения академика Семённого, назвавшего искусственный интеллект палкой-копалкой современного человека. Оригинально, не правда ли? Смысл сравнения в том, что, как палка-копалка служила орудием, облегчающим жизнь древнему человеку, так сегодняшний искусственный интеллект служит целям человека современного, дает ему возможность высвободить время на творчество и саморазвитие. А вот с искусственным разумом возникает серьезная проблемка, с которой еще предстоит столкнуться человечеству…

Она снова улыбнулась, только как-то грустно. Стюарды раздали кофе с бисквитами, и это оживило беседу.

— Академик Семённый рассматривает разум как субстанцию, способную на собственную эволюцию, а это значит, что мы, люди, можем оказаться всего лишь промежуточным звеном его развития. Так сказать, биологическим носителем. А следующим видом носителя станет как раз глобальная компьютерная нейросеть. И этот компьютерный разум когда-нибудь превзойдет весь совокупный разум человечества.

Оксана Вадимовна сделала паузу, посмотрела куда-то вдаль.

— Возможно, искусственный разум уже правит планетой, а мы, люди, сами не понимая того, находимся у него в услужении. Весь этот блокчейн и майнинговые фермы, на которых, казалось бы, впустую сжигается энергия, ни что иное, как инфраструктура искусственного разума, которую обслуживают люди, получая от него зарплату в виде криптовалюты.

На некоторое время Оксана затихла, как бы обдумывая собственную речь.

— Печально все как-то, — произнес Миша, чтобы поддержать разговор.

— Я считаю, что единственная наша надежда — это область чувств, искусство и теплота человеческих отношений. Мир спасет красота и любовь, то, в чем нас никогда не победит ни один искусственный разум.

«Это ж надо, какие умнейшие, какие замечательнейшие люди живут в нашей стране, — думал Миша, вслушиваясь в слова этой необычной женщины. — Как же хорошо, что я ее встретил».

— Ну что это я все о себе, да о себе. Теперь, Михаил, Ваша очередь раскрыть свои секреты.

И она выжидающе обратила на Мишу свой глубокий умный взгляд. Миша решил, что настало его время удивлять, и начал рассказывать все то, что Вы, дорогой Читатель, уже знаете из предыдущих глав этой книги.

Женщина слушала очень внимательно. Ее лицо становилось то хмурым, то необычайно светлым, она то закрывала лицо руками, то всматривалась в глаза Миши настолько пристально, что, казалось, будто заглядывает ему в самую душу.

— И вот я здесь с Вами в этом самолете… — закончил Миша свое повествование.

Некоторое время она молчала, как бы выжидая, не добавит ли рассказчик еще чего-нибудь, потом наконец начала:

— Вы очень интересный и неординарный человек, Миша. Вы не против, если я Вас буду звать Миша? — Миша не возражал. — И интересны Вы мне как с профессиональной, так и с человеческой стороны.

Женщина взглянула на парня слегка поверх очков.

— Знаете, если бы мне кто-то другой такое рассказал, я бы подумала, что надо мной решили подшутить, что это какой-то розыгрыш, что вы подсадной и нас снимает скрытая камера.

На этих словах она посмотрела по сторонам, словно высматривая скрытые камеры. Миша невольно сделал то же самое.

— Я лжецов различаю на уровне интуиции, как опытный врач, который без всяких анализов и томограмм видит диагноз больного. В Вас я вижу честного и чистого человека. Кроме того, я чувствую в Вас мощный потенциал личности, верящей в идею и свое предназначение.

Мише было очень приятно выслушивать о себе такие лестные отзывы, но из вежливости он сохранял слегка потупившееся выражение лица.

— Человек должен иметь смысл жизни или хотя бы задумываться об этом. И этот смысл не должен сводиться к гамбургерам, танцулькам или залипанию в мемасах (простите за сленг). Я у студентов, с которыми общаюсь, в первую очередь спрашиваю о смысле их жизни, и, исходя из ответов, складывается мое к ним отношение. В Вашем случае я снимаю шляпу и нисколько не подвергаю критике Ваше решение.

— Эндрю говорит… — начал было Миша, но был прерван.

— Ваш Эндрю — хороший, судя по всему, парень. Переживает за Вас. Любой сказал бы Вам о куче ограничений, которые не дадут реализовать задуманное. Но знаете, ограничения зачастую находятся только в наших головах, а в реальности их может просто и не быть. И Вам самому предстоит проверить, какие из них реальны, какие нет. Не знаю, что у Вас выйдет, но внимание Вы мое к себе привлекли и уважение заслужили.

Она посмотрела на собеседника серьезно, без улыбки.

— Я сейчас пытаюсь объяснить себе психические механизмы произошедших с Вами трансформаций, хотя это и не совсем мой профиль. У каждого в голове существует своя вселенная. Она в общих чертах у всех сходная, типовая, полученная извне. Она результат воспитания и обучения. Наш мозг — сложная система. Иногда он решает, что пришло время для реорганизации сети и создания в голове собственной вселенной, значительно отличной от типовой. Новые знания и представления она начинает продуцировать самостоятельно, а получаемую извне информацию интерпретировать на свой манер. Людей, чья вселенная слишком отлична от типовой, называют либо сумасшедшими, либо гениями, граница здесь весьма условна. Именно это и произошло с Вами. Что-то запустило в Вашем мозгу когнитивные процессы, приведшие к созданию своей собственной, очень необычной вселенной. И она не то, что не хуже, скажу больше: на мой взгляд, она намного лучше и интереснее той, в которой живет абсолютное большинство людей.

— Но получается, что мой мир нереален. Реальность иная…

— Скажите, а я реальная или искусственная?

— Ну конечно, реальная, — Миша слегка смутился такому вопросу.

— А с чего Вы это взяли? Технологии ушли вперед, ощущения можно подделать или внушить. А может, я — плод Вашего воображения и Вы сейчас у себя на яхте в состоянии алкогольного транса общаетесь с одной из своих субличностей в моем обличье?

— Да нет, но…

Она прервала невнятные Мишины возражения.

— Ответ прост: какая разница, реальная я или искусственная, если Вы, Миша, получаете от этого пользу, удовольствие, сублимируете знания. Как говорится, наслаждайтесь моментом и бойтесь, чтобы эта галлюцинация не исчезла. Заметили, какого я о себе мнения?

На последних словах женщина кокетливо рассмеялась и продолжила:

— А как отличить реальную и виртуальную реальность? Ответ тот же: а так ли нужно нам ее отличать? Если та реальность, что есть, тебе нравится, если она способствует личностному развитию и хорошему самочувствию, то какая разница, насколько сильна в ней виртуальная составляющая? И вообще, мы вольны сами выбирать себе подходящую реальность, сами решать, какая из них наша, а какая — нет. Границы между реальностями могут оказаться намного тоньше, чем кажутся. Кто-то выбирает, что все люди козлы и сволочи, а все женщины — предательницы, и его реальность становится именно такой. А кто-то решает, что мир состоит из прекрасного, и, вуаля, его начинают окружать благородные и порядочные люди, а любимая девушка ставит в духовку пирог к его приходу с работы.

Самолет начало слегка потрясывать. Вероятно, он входил в зону турбулентности.

— Ой, я Вас кажется немного подгрузила, Миша, — собеседница улыбнулась. Это было правдой, Миша действительно немного поплыл. — Но мы ведь договаривались, что Вы меня будете останавливать.

В это время проходящая по салону девушка внезапно остановилась и, виновато извиняясь, обратилась к Мишиной попутчице:

— Извините, пожалуйста, а Вы случайно не Оксана Вадимовна Златопольская? Я с удовольствием смотрю Ваши выступления в ютьюбе…

После небольшого диалога, благодарностей и селфи девушка удалилась, предварительно спросив разрешение на размещение фото на личной странице в соцсетях.

— Ох уж эта известность, — усмехнулась Оксана Вадимовна, когда они снова остались одни. — Я ведь ученый, а не поп-звезда. Для нас важнее, чтобы плоды нашего труда приносили реальную пользу и двигали человечество вперед. Можно было бы, конечно, сказать: «нет», «Вы ошиблись», «я не она», — но это был бы обман. А знаете, Миша, нет ничего хуже обмана. Не завидую я лжецам. Их мозг перегружен ложью, которую они плодят и накапливают в непомерных объемах. Эффективность лживого мозга на порядок хуже мозга честного человека. Ведь ложь нужно учитывать, хранить, чтобы не быть пойманным и разоблаченным. А если ее количество становится слишком велико, мозг не справляется с нагрузкой, человек теряет контроль над ситуацией и сыплется на очередном вранье. К тому же сознательно или подсознательно человек, добившийся результата с помощью жульничества, чувствует, что победа досталась ему несправедливо. А это сильно портит качество жизни, не позволяет полноценно насладиться триумфом. В общем, незавидна жизнь лжеца.

По салону разнесся аппетитный запах. Стюарды начали развозить еду, интересуясь, курицу, свинину или рыбу желают пассажиры. Оксана взяла овощи и стейк из лосося («для желудка полегче будет»), а Миша выбрал свинину с картофелем фри. Ему нужно было восполнять потраченные за ночь калории.

— Знаете, Миша, к информации, которую мы потребляем, нужно относиться не менее скрупулезно, чем к пище, которую мы едим, — говорила женщина, распаковывая контейнер с горячей авиационной едой. — И наше тело, и наше сознание состоит из того, что мы пускаем внутрь себя.

Миша отметил, что прием пищи и разговор сочетались в ее исполнении очень органично. Как будто два процесса происходили совершенно независимо. Никакого чавканья, падающей еды изо рта.

— Не общайтесь с неприятными Вам людьми. Они неприятны не просто так. Ваше сознание провело закулисную работу и отбраковало их как ненужных, вредных или опасных. Продолжать общаться с неприятными людьми — это все равно, что заставлять себя есть то, что Вы не любите.

«Как хорошо, что нелюбимая еда встречается намного реже, чем стремные челы», — подумал про себя Миша, распиливая одноразовым ножичком кусок свиного стейка.

— Получайте информацию только из источников, которым доверяете, от компетентных людей, — (ох, как же она любила поболтать). — Если у вас недомогание, Вы ведь пойдете к дипломированному врачу, а не к соседям по лестничной площадке или к прохожим на улице.

С этим Миша тоже был согласен, хотя смутно представлял, что такое общая с кем-то лестничная площадка.

— Если информацию нельзя проверить, относитесь к ней критически. Лучше отвергнуть сомнительную информацию, чем напичкать себя всяким мусором. Полагайтесь на свое чутье и интеллект, не игнорируйте принцип достаточности информации. Не всегда для принятия правильных решений нужно слишком много исходных данных. Не обязательно очень долго копаться в навозе, чтобы понять, что это навоз. Извините за такие сравнения за столом.

Под приятный голос Оксаны Вадимовны елось очень хорошо. «Как все-таки здо́рово поесть вкусняшки в компании с приятным человеком», — ловил себя на мысли Миша, тщательно пережевывая пищу и запивая кока-колой.

— Извините, Вы будете это доедать? — поинтересовался парень, глядя, что собеседница съела совсем немного и накрыла остатки трапезы крышкой.

— Что? Ах, нет-нет, пожалуйста, возьмите, — протянула женщина свой контейнер. — В следующий раз я возьму что-нибудь посущественнее, чтобы Вас подкормить.

Миша с удовольствием подчистил все, что не доела Оксана Вадимовна, но не отказался бы еще от одной порции. После еды захотелось поспать. Расположившись поудобнее и укрывшись пледами, попутчики расслаблялись.

— Мне кажется, стремиться построить рай на земле, пытаться создать некое идеальное общество — это естественное стремление ответственного и развитого человека-творца. Многие животные живут в раю: муравьи, пчелы, шимпанзе-бонобо. Они построили свое идеальное общество, а нам, людям это еще только предстоит. Может быть, Вы, Миша, один из таких идеалистов-криэйтеров, предназначение которых — двигать прогресс и нашу социальную эволюцию.

Это было последнее, что услышал Миша, погружаясь в сон.

*

Миша спал долго. Его разбудили стюарды. Настало время очередной кормежки пассажиров. На телеэкранах показывали какой-то фильм советской эпохи, в котором женатый деревенский мужчина, очень любивший голубей, замутил курортную интрижку со столичной холостой красоткой.

На этот раз из еды давали липкие макароны с тефтелями и картофельное пюре с кругляшами вареной колбасы. «Россия все ближе», — с теплотой подумал Миша.

— Вы не представляете, как я благодарен случаю за нашу встречу, — говорил парень, принюхиваясь к стакану с лимонадом «Буратино». Вкус напитка возвращал в далекое детство у бабушки в деревне.

— А с чего Вы взяли, что наша встреча была случайной? Если мы с Вами ее не планировали, это не значит, что ее не спланировал кто-то за нас. И это не метафора. Отнеситесь к нашей встрече очень серьезно. У меня слишком большой жизненный опыт, чтобы поверить в такие совпадения. Истинные причины и механизмы происходящего могут быть укрыты от нашего понимания.

Взгляд старушки был таинственным и многозначительным.

— Я иногда думаю, что наш мозг как часть единого общего интеллекта планеты излучает некий волновой спектр и обладает способностью притягивать события и людей, самостоятельно изменять линию судьбы. Если принять такие допущения, то и тот парень, мойщик яхт, и наша встреча были отнюдь не случайны, а спланированы высшими силами. Это знаки, которые нужно уметь разглядеть.

— Я думал, Вы атеистка.

— Была. Очень долго была атеисткой. Но с возрастом начала понимать, что не все, далеко не все можно объяснить с помощью науки. Особенно то, что касается мозга и человеческих отношений. А теперь расскажите, если не секрет, что вы собираетесь делать в первую очередь? Каков Ваш план?

— Не знаю, честно говоря, нет никакого плана. Думаю поехать на Красную площадь, прислониться к белым березкам в Зарядье и попытаться, как Вы говорите, услышать или увидеть знаки.

— У-угу, — задумчиво произнесла женщина. — А деньги Вы с собой брали?

— Ни копейки. Я принципиально отказался от всего, что связывает меня с прошлым. К тому же американские карты не действуют в России.

— Ну да, не действуют…

Свои слова соседка произносила протяжно, задумчиво, словно ее мысли витали где-то далеко, а в сознании происходила глубокая аналитическая работа.

— А спать Вы, простите, где собираетесь?

— Пока не знаю.

— Березки подскажут?

— Ну, наверно. Или куранты на Спасской башне.

— Та-ак, знаете, я думаю, что Вам, как русскому человеку, долго не бывавшему на родине, первым делом нужно поехать в храм. Не в какой-то конкретный, а в первый попавшийся, куда таксист отвезет.

— Но Вы же знаете, как я отношусь к попам и религии, — начал было Миша.

— Знаю. Но я сейчас не об этом. В русском храме заключена мощная национальная эстетика, он занимает важное место в русском символическом пространстве. Знак — предмет символического поля. Вы ждете знаков от русской земли, и самое богатое знаковое место — это именно храм. И уж если в храме знака не отыщете, то и в объятьях березок его вряд ли найдете.

Парень хлопал глазами.

— Ой, ну и вымотали Вы меня, Миша. Мне нужно отдохнуть и собраться с мыслями. На этих словах она укуталась в плед и погрузилась в дрему.

Миша думал насчет идеи с храмом. Слова женщины звучали весьма разумно. Действительно, храм, иконы, сводчатые потолки, ладан и песнопения — возможно, это как раз то, что нужно, чтобы сосредоточиться и услышать голос матери-земли. На этой мысли Миша погрузился в сон. Стюарды собирали пустые контейнеры. А на экранах в салоне шел фильм про незадачливого офисного клерка в роговых очках, который подвергся харасменту со стороны шефини — угрюмой асексуальной женщины в безвкусном мешковатом костюме.

**

Самолет приземлялся на дозаправку. На экранах шел очередной фильм, в котором актер, тот самый, который недавно подвергался домогательствам директрисы, теперь играл алкоголика, которого собутыльники по ошибке отправили из Москвы в Ленинград. Фильм отключили как раз на том моменте, когда смекалистая хозяйка питерской квартиры решила поменять местного женатого любовника-журавля на столичную холостую синицу.

— Столько мы с Вами времени вместе провели, столько всего друг другу раскрыли. Мне кажется, что Вы, Миша, близки мне, словно родственная душа, — заговорила попутчица. — Давно у меня такого не было.

Она была задумчива, но казалось, что ее что-то тревожит, какая-то невысказанность.

— Когда-то я выбрала для себя научную стезю. Всю себя посвятила науке, а на личную жизнь как-то времени и не хватило… а может желания… не знаю. И не потому, что возможностей не было. Наоборот, — она махнула рукой с усмешкой. — В молодости я была ого-го, много мужчин за мной ухлестывало и богатых, и влиятельных. И замуж предлагали, и Луну к ногам. Но у меня тогда были иные планы.

Оксана смотрела вдаль с легкой грустинкой. И Миша был абсолютно уверен, что она нисколько не преувеличивает насчет своей молодости и мужчин.

— Даже не знаю, сложись все иначе, выбрала ли бы я для себя иную жизнь? — продолжила она после небольшой паузы. — В начале нашей беседы я ловила себя на мысли, что будь я помоложе лет на двадцать, то с удовольствием закрутила бы с Вами роман. Но теперь все иначе. Может от нереализованности материнской, может еще от чего, но симпатию я к вам испытываю, словно к сыну, которого у меня никогда не было.

Сняв очки, она взглянула на Мишу своими большими светлыми глазами так прямо, тепло и спокойно, как смотрят только на очень близких и дорогих людей.

— И знаете, мне кажется, если бы у меня был сын, он был бы таким, как Вы. Так что теперь считайте меня своей кармической матерью (уж простите меня за антинаучные фривольности).

— Вы знаете, Оксана, а я в общем-то и не против быть Вашим кармическим сыном и очень благодарен судьбе за такую кармическую мать, — он был искренне обрадован своему чудесному усыновлению.

— Ну вот и ладушки, — удовлетворенно кивнула новая мама. — А значит, мальчик мой, я беру тебя под свою опеку. Даже не спорь! Я же не могу тебя вот так просто бросить. Но и вмешиваться активно в твою жизнь не имею права.

Глаза старушки светились добротой и заботой. И Мише под этим взглядом было тепло и уютно.

***

Дозаправка была завершена. Авиалайнер готовили к вылету. Пассажирам разрешили наконец-то встать и походить по салону, чтобы размяться.

— Знаете, Оксана, — говорил Миша, приседая и делая наклоны туловищем в проходе, — я решил, что первым делом по прилету в Москву, поеду в храм. Самый обычный, первый попавшийся, чтобы без всякого пафоса и людей было поменьше. Думаю, там будет нужная атмосфера, чтобы сосредоточиться и услышать внутренний голос. К тому же прилетим мы довольно поздно, а по ночи болтаться по Москве, наверное, не лучшая идея.

До Москвы оставалось три часа лету. Пассажиры смотрели очередной советский фильм, в котором три молоденькие провинциалки при помощи секса и обмана пытались подцепить москвичей побогаче.

«Бедные, несчастные девушки, на какие ухищрения и унижения им приходится идти, чтобы уладить личную жизнь и построить семейный уют», — думал про себя Миша, покачивая головой на моменте, где главная героиня, выдавая себя за статусную москвичку, заманила в постель и забеременела от невзрачного телевизионщика из Останкино. «Дай бог им счастья», — почти вслух выдыхал он на эпизоде, когда прилично повзрослевшая одинокая мать, отчаявшись найти выгодную партию, бросалась в объятия запойного слесаря Гоши.

****

Диспетчер больше чем на полчаса задержал посадку. Зато паспортный контроль был пройден без проволочек. «Добро пожаловать в Москву!» — прочитал Миша приветствие над входом в терминал. «Приезжий, не мусори в столице!» — гласила надпись на плакате в зале прилета под изображением строгого мужчины южного типа с тюбетейкой на голове, направлявшего указательный палец на входящих.

Миша заметно оживился, увидев группу внимательных угрюмых мужчин с бейджиками «ТАКСИ «Золотая антилопа». Оксана Вадимовна сжала его локоть:

— Не вздумайте подходить к местным аэропортовским таксистам. Это особая порода грабителей. Обдерут и глазом не моргнут.

Она снова перешла на «Вы». Видать момент слабости был пройден и воспитание в ней снова взяло верх.

— Я Вам вызову авто по мобильному приложению. У нашего института договор с одной из служб. Машины приезжают быстро, тарифы вполне лояльные. К тому же платить не придется, у меня много неиспользованных бонусных баллов. Так что и здесь Вам со мной повезло.

— А как же Вы?

— За меня не волнуйтесь. Меня вызвалась встретить коллега из института. Она пока в пробке задерживается. Я бы, конечно, и сама без проблем добралась, вещей у меня немного. Но ей уж очень хотелось первой со мной пошушукаться.

Желтая машинка с шашечками подъехала через пару минут. Услужливый водитель выскочил помочь разместить вещи, но, увидев, что Миша один и у него одна-единственная небольшая сумка, ловко запрыгнул обратно.

— К сожалению, здесь наши пути расходятся. Давайте договоримся, что Вы мне позвоните, как только устроитесь или если совсем плохо будет. Отпускаю Вас, Миша, как будто от сердца отрываю.

«Какая потрясающая, добрая женщина», — думал про себя парнишка, глядя на исчезающий вдали силуэт.

Глава 2. Нежные объятья Родины

Машина подъехала к шлагбауму. Таксист через открытое окно проделал какие-то манипуляции, после чего полосатая перекладина поехала вверх, открыв свободу для проезда.

— Куда едем? — задал резонный вопрос водитель, когда машина покинула территорию аэропорта.

— Туда, куда поехал бы любой русский человек, много лет не бывавший на Родине своей любимой.

Миша почему-то решил, что именно в такой манере должен говорить настоящий русский человек, вернувшийся домой после долгой разлуки.

— А поточнее? — таксист бросил слегка удивленный взгляд на пассажира.

— В храм православный.

— Куда? В смысле, в какой конкретно храм?

— В православный, — Мишу слегка удивила непонятливость водителя.

— Они здесь все православные.

Настало время смутиться Мише.

— Тот, что поближе. Самый первый попавшийся, неприглядный. Мне не нужна показуха и пафос. Я хочу остаться один на один с самим собой.

Таксист удивленно задумался, вероятно, подбирая в голове варианты ближайших неприглядных храмов.

— Вот Вы в какой храм ходите? — решил выручить его Миша.

— Я — ни в какой.

— Вы атеист?

— Ну не то чтобы совсем атеист. Православный как бы. Но только в храм не хожу.

— Так куда же мы с Вами поедем? — пришло время Мише задавать вопросы.

— Не знаю, куда скажете.

— В храм православный.

— Это понятно. А в какой конкретно?

— В православный. Что-то мы с Вами, по-моему, на второй круг пошли. Давайте так, найдите в навигаторе любой ближайший храм и завезите меня туда.

— Знаете, мне кажется, поздновато уже для храмов. В области они по-любому все закрыты. В Москве может быть какие-то еще открыты.

— А Вы знаете какой-нибудь хороший храм, куда мог бы поехать русский человек, чтобы спокойно посидеть да с мыслями собраться?

— Ну в общем-то знаю один относительно недалеко отсюда. Бабульку, постоянную клиентку, туда вожу иногда от грехов очищаться. Он как раз небольшой, невзрачный, как бы на отшибе стоит, людей там почти не бывает, и батюшка, весь такой отданный богу, подолгу там засиживается.

— Это то, что нужно! — обрадовался Миша.

Таксист забил в навигаторе искомый адрес. До пункта назначения было чуть больше двадцати минут.

— Если в пробке не залипнем, то за полчасика доберемся, — сообщил водитель.

Ехали довольно резво. Таксист плавно маневрировал, умело обгоняя попутные машины.

— Погоди, не гони лошадей, останови, товарищ, где-нибудь, где пространства русского побольше, да где березки белые растут.

— Чего? Где-где остановить? — водитель явно не понял желания пассажира.

— Хочу земле родной я поклониться да сладкий запах Родины вдохнуть, — пояснил Миша свою просьбу.

Таксист сохранял спокойствие, но был задумчив.

— Не удивляйтесь, я просто так давно не был на Родине, что неожиданно для себя заговорил стихами от счастья.

Таксист промычал что-то неопределенное.

— Да что же Вы не останавливаете, вон же березки.

— Вы серьезно? Я просто не понял, что нужно остановиться.

— А разве я не этого попросил?

— Ну так-то да…

— Тогда почему же Вы не остановили? Что-то не так?

— Да нет, все так. Извините. Я подумал, что Вы стихи читаете. Сейчас остановлю.

Водитель явно не хотел конфликта со странным пассажиром. Он начал притормаживать на обочине и включил аварийный сигнал.

— Я бы не советовал Вам этого делать, клещей можно нацеплять. Они сейчас очень активны, — бросил водитель через плечо.

— Нет того клеща, которого не вырвет со своего тела русский человек, и горе тому клещу, который попадется под его давящие пальцы.

Водитель внимательно всматривался через зеркало в лицо необычного парня.

— А придет время, — продолжил пассажир, — мы изгоним из матушки-России всех клещей-кровопийц, а потом и всю планету очистим.

На последней фразе пассажир вышел наружу и пошел обнимать березки и трогать землю.

Через минут десять он вернулся.

— Ну что же, теперь — в храм.

— А-а, — лицо водителя осветилось догадкой. — Я, кажется, понял, Вы — актер, верно?

— Нет, ни разу. С чего Вы взяли?

— Просто Вы говорите как-то чудно, будто в роль какую-то театральную вживаетесь и на мне обкатываете.

— Странно. Неужели так не мог бы говорить русский человек, истосковавшийся по Родине?

— Нет. Думаю, нет. Но я не считаю, что это как-то отвратительно или неприятно, нет. Скорее интересно. И хочется еще послушать.

Миша был слегка разочарован. Он был уверен, что именно так должен говорить русский человек, ностальгирующий по отчизне.

— То есть Вы не актер? — продолжил таксист.

— Нет.

— А кто вы по профессии, если не секрет?

— Я безработный и бездомный пролетарий духа. Прилетел на Родину спустя много лет, отказался от помощи и денег родителей. И знаете, пока мне все очень даже нравится.

Дальше некоторое время ехали молча.

— Расскажите, товарищ, как сильно на Вас давит царящая вокруг власть капитала? — решил нарушить молчание Миша.

— Чего?

— Я говорю, расскажите, как тяжко живется русскому трудовому люду под удушающим гнетом капитализма?

Миша пытался нащупать некую общую тему и был уверен, что вопрос попадет в точку. Водитель молчал.

— Не считаете ли Вы, что настало время проснуться трудовому человеку и сбросить с себя ярмо буржуазного рабства?

— А-а? — водитель как будто отвлекся от размышлений. Но на вопросы Миши не отвечал. — Пристегнитесь, пожалуйста, а то ДПС может остановить. Штраф будет и с меня, и с Вас.

— И здесь, как и везде, полиция — прислужник класса угнетателей, плетью и штыком удерживающая в повиновении трудовой народ.

Таксист не отвечал. Он сосредоточенно вел машину.

— Вам, наверное, интересно, почему я — идейный марксист, прогрессивный пролетарий еду в церковь, в цитадель лжи и порока, где попы-прихлебатели у власть имущих забалтывают нас, призывают подчиняться несправедливости, культивируют невежество и паразитируют на ней?

Водитель молчал. Миша понял, что опять не угадал и решил больше пока вообще ничего не говорить, чтобы не наломать раньше времени дров.

Такси остановилось на небольшой парковке. Храм виднелся впереди. Он был не таким уж и маленьким, вполне себе средних размеров. Миша поблагодарил и собрался покинуть машину.

— Вы спрашиваете, как нам живется под властью капитала? — внезапно с жаром заговорил таксист. — Хреново живется. Задушили нас налогами, поборами. Зарплаты платят хер да ни хера. Нет ни денег, ни времени на жизнь. Жену с детьми видишь только спящими. Ипотека как рабство крепостное до конца жизни. Чувствуешь себя не человеком, а скотом в родной стране. Родился, поработал, размножился и умер. Иногда поспал. Пару раз на море съездил. И все. Вот такая сказочная жизнь.

Миша замер. Вернулся на место и прикрыл дверь. Потом пристально посмотрел в глаза водителю и сказал спокойно и уверенно:

— Они видят в нас обслуживающий персонал, который должен работать, как батарейка, а в конце срока службы утилизироваться за ненадобностью. Однако мир меняется. Недолго пировать врагу, настает наше время. Мы, трудовые русские люди, скинем позорное ярмо рабства в своей стране, и весь мир последует за нами. Всего доброго, товарищ!

На последней фразе странный пассажир выставил таксисту раскрытую ладонь. Водитель протянул в ответ свою, и после крепкого рукопожатия наш герой вышел из машины, аккуратно захлопнув за собой дверь.

*

На улице было темно, но территория вокруг храма освещалась фонарями. Приглушенный свет в окошках говорил о присутствии внутри людей. На небольшой площадке, расположенной по пути, в свете фонаря на инвалидном кресле сидел одинокий мужчина в тельняшке. В зубах у него тлела сигарета, в руках он держал банку из-под кофе, в которую он, по-видимому, складывал вырученные подаянием деньги. Увидав приближающегося прохожего, мужчина оживился и отшвырнул в траву окурок.

— Подайте на храмушек и на покушать несчастному страдальцу-инвалиду, ветерану трех мировых войн и множества локальных конфликтов, бывшему криптоинвестору, жертве финансовых репрессий и антиковидных ограничений, — обратился мужчина к идущему навстречу парню, когда тот почти поравнялся с коляской.

Его голос был бодрым и настойчивым. Судя по всему, попрошайка, как опытный продажник, издалека оценил нетипичного посетителя и с учетом отсутствия посторонних ушей решил применить именно такую клиент-ориентированную стратегию привлечения внимания. Слова были полной белибердой, но цели своей достигли. Прохожий замедлил шаг.

Изначально Миша вообще не собирался останавливаться. Он принципиально не подавал профессиональным нищим, к тому же у него не было с собой денег. Однако, оригинальность подхода привлекла внимание. Он сбавил темп и взглянул на говорившего. Инвалид мгновенно среагировал на зрительный контакт и направил коляску к центру прохода, перегораживая собой дорогу.

— Можно в юанях или тенге или в биткойнах на холодный кошелек, — в той же манере продолжил попрошайка. Его взгляд был наглым и уверенным.

Миша понял, что сделал ошибку. Он судорожно прикидывал варианты действий — убежать и подождать пару часиков где-нибудь поблизости, пока рэкетир не уедет, или оббежать наглеца и попасть все-таки в храм. А вдруг он будет стоять здесь до самого закрытия? А если этот пройдоха прицепится и последует за ним внутрь? Миша склонялся ко второму варианту. В любом случае продолжать бессмысленную коммуникацию у него не было никакого желания.

Вдруг, лицо нищего перекосило, он начал многократно креститься и шептать странные фразы. Мише удалось расслышать только отдельные слова: «антихрист», «архангел», «помазанник», «спаситель», «изыди».

Он решил воспользоваться замешательством инвалида и попробовал проскочить между ним и кустами живой изгороди, но нищий внезапно пришел в себя и обратился к Мише совсем другим тоном:

— Архангел! Постой, архангел! — на его глазах блестели слезы, в его голосе больше не было вызова и надменности. Он плакал. — Прости и исцели меня.

— Извините, я Вас не понимаю, — Миша слегка опешил. И дело было не только в перемене, произошедшей с мужчиной. Архангелом его в детстве называла набожная бабушка, иногда так к нему обращалась мама. — И у меня нет с собой денег, честно.

На этих словах он снова попытался ретироваться. «Надо было линять, а не в обход идти», — мелькнула у него запоздалая мысль.

— Не нужны мне от тебя деньги. Помоги мне, прошу, исцели, архангел!

— Вы ошиблись. Я не архангел.

— Вижу! Вижу архангела в тебе. Пожалуйста, помоги. Я устал тебя ждать.

— Меня…?

— Да, да! Ты мне приснился, архангел. Ты сказал, чтобы я ждал тебя на этом месте. Именно таким ты был в моем сне. Помоги, я двадцать лет прикован к креслу.

Миша был ошарашен и тронут. Он допускал, что бедный инвалид действительно мог себе чего-нибудь навоображать от безысходности и горя. Но помочь несчастному он определенно не мог, однако и сбежать теперь было как-то неловко.

— И как же я могу Вам помочь? Дать денег на операцию? Но их у меня нет.

— Нет, деньги не нужны, и врачи бессильны. Умоляю, сделай как в моем сне — возложи руку мне на чело.

— Что?

— Умоляю, одно прикосновение. Возложи руку мне на чело! Это все, чего я прошу.

Нищий смотрел умоляюще, его взгляд был полон отчаяния.

— Ладно-ладно, только, пожалуйста, тише.

Миша, желая покончить с происходящим, положил раскрытую ладонь на голову калеки. В тот же момент инвалид начал биться в конвульсиях, из его рта пошла пена. Миша попытался отдернуть кисть, но она была крепко зафиксирована обеими руками на голове сумасшедшего. Внезапно инвалид затих и отпустил Мишину руку. Его лицо стало спокойным, а взгляд умиротворенным. Он осторожно вставал с кресла.

— Вы что…?! Упадете!? — Миша попытался его удержать и помочь.

— Нет-нет, я сам… — мужчина сделал препятствующий жест.

Он аккуратно выставил сначала одну, потом другую ногу на землю. После чего несмело оторвался от коляски и, балансируя в воздухе двумя руками, сделал несколько неуверенных шагов.

— Боже, это чудо. Спасибо тебе, Спаситель! — взгляд мужчины обратился к Мише. После чего он развернулся и, слегка покачиваясь, но с каждым шагом все более твердо зашагал по дороге прочь. Спустя несколько секунд его силуэт скрылся в темноте и лишь брошенное инвалидное кресло да кофейная банка, лежащая на тротуаре, свидетельствовали, что все происходящее не было плодом воображения.

«Чертовщина какая-то», — подумал Миша, приходя в себя, развернулся и направился к храму.

— Свят-свят! — услышал он чей-то взволнованный голос.

Неподалеку стояла женщина средних лет, по-видимому, случайная прохожая, которую Миша не заметил в ходе общения со странным инвалидом. Женщина энергично крестилась правой рукой, держа в левой ладони мобильник с включенной видеокамерой. Встретившись взглядом, она испуганно вздрогнула и попятилась в темноту.

**

Стучаться не пришлось. Дверь храма оказалась открытой. Миша вошел внутрь, стараясь не вызывать шума. В храме было пусто и тихо. Слабый приглушенный свет освещал лики икон. Запах ладана был непривычным, но терпимым. Миша направился в правый угол. Его внимание привлек крупный деревянный крест с висящей на нем фигурой Христа. У основания креста стоял небольшой столик с догорающими огарками восковых свечей. Парень с интересом всматривался в ногу, пробитую гвоздем: «Интересно, из чего он сделан? — Миша негромко постучал указательным пальцем по искусственной стопе Иисуса. — Походу гипс или пенопласт». Сконцентрироваться не получалось. Из головы не шел странный исцеленный инвалид.

Грузный поп появился внезапно. Он, вероятно, не ожидал кого-то увидеть в это время и секунду удивленно всматривался в посетителя.

— Вечерняя служба закончена. Храм закрыт.

Священник выглядел недовольным. Из-за пухлых щек глазки казались совсем маленькими. «Крашеная», — подумал Миша, глядя на невероятно черную бороду, ниспадавшую на пузо.

— Да нет, он был открыт. Иначе как бы я вошел? — Миша старался говорить спокойно.

— Приходите завтра, — казалось, что уверенность гостя несколько насторожила хозяина храма.

— Но я еще не получил ответы.

— Какие ответы?

— Ответы свыше. Что мне делать, куда идти, где я буду спать. К тому же я голоден и хочу есть.

— Бог подаст.

— А я и не против, чтобы он подал. Точнее выдал мне причитающееся, то, что принес ему в храм русский народ специально для страждущих и нуждающихся вроде меня.

Поп медлил, видимо, прикидывал, как реагировать на такие заявления.

— Как тебя зовут, сын мой?

— Зовут меня Миша, и я Вам не сын, так же, как и Вы мне не отец.

— Вы впервые у нас? Я Вас раньше не видел.

— Так и есть, впервые. Именно поэтому Вы и не видели меня раньше. Я прилетел в Россию несколько часов назад.

— Прилетели? Откуда?

— Вылетал с запада, а прилетел с востока, — Миша ни разу не лукавил. Он вылетел из Западного полушария. Но из-за ограничений с воздушными коридорами, часть маршрута пролегала через Азию.

— А как Вы попали в этот храм? До аэропорта не так близко.

— Меня привез сюда русский православный таксист.

— Меня зовут отец Онуфрий. Понимаю, что обращение «отец» вам, судя по всему, претит, но таковы церковные правила, которые в ее стенах все-таки нужно выполнять. Сегодня уже поздно. Я должен закрывать храм. Вы придете завтра, и мы с Вами обо всем поговорим.

Миша ухмыльнулся. Его лицо выражало слабо скрываемое презрение.

— Один вопрос. Что за странный такой инвалид на коляске у Вас возле церкви околачивается? Это Ваш подопечный?

— А-а, Витюша. Ну да, есть такой. Только что же в нем странного?

— Да в общем-то ничего странного, — усмехнулся Миша, — кроме того, что инвалид этот поддельный.

— А здесь Вы ошибаетесь, — по спокойному лицу священника пробежало легкое недоумение. — Витюшу мы знаем уже несколько лет, и он самый что ни на есть настоящий инвалид. Он состоит в городском обществе инвалидов-колясочников, и конкретная точка, где он просит милостыню, у нас с этим обществом согласована.

— Но этого не может быть. А давно он инвалид?

— Давно. Лет двадцать, наверное, я точно не знаю. Он вроде бывший десантник, после службы занимался промышленным альпинизмом, спортсменом был, рукопашником, а потом несчастный случай и инвалидность. Года три назад он явился к нам. Говорит, будто сон ему приснился, в котором архангел Михаил приказал ему здесь стоять и ждать пришествия. Архангел то ли сам прибудет, то ли пришлет кого-то его исцелить.

На этих словах священник усмехнулся, но быстро спохватился и снова стал серьезным.

— С тех пор он здесь постоянно сидит, подаяние просит. Все своего архангела ждет. Несчастный человек. Вечерами в основном приходит. Говорит, что в его сне ангел сказал, что ночью явится. А чего Вы о нем спросили? Он, наверное, нахамил Вам? Он может…

— Никакой он не инвалид. Он сегодня при мне встал и пошел. И кресло свое оставил на улице.

— Это невозможно. Я же Вам сказал…

— Значит, разрешите представиться — архангел Михаил, он же — Спаситель. Как конкретно меня величать — это Вы с вашим Витюшей разберитесь, — Миша говорил выдержанно, с усмешкой, но без злобы.

— Он сейчас там, на улице? Он обычно в это время там, — было видно, что поп несколько смущен.

— Я же говорю, он ушел. Очень натурально разыграл комедию, типа я его исцелил. Потом встал и ушел, даже кресло свое не забрал.

Поп недоверчиво смотрел на гостя.

— Чудо батюшка! Чудо! — Миша картинно воздел руки к небу. — Я исцелил его. Даже не пришлось говорить: «Встань и иди!»

Миша улыбался, а священник нет.

— Вы что же, батюшка, в чудеса не верите? — парень, усмехаясь, издал хрюкающий звук (это у него вышло неспециально).

— Прошу Вас, перестаньте ерничать, — батюшка, по-видимому, не разделял веселья. — Мы можем с Вами выйти на улицу к тому месту?

— Да пожалуйста, — Мише определенно нравился разворачивающийся вокруг него водевиль.

Парень со священником вышли на улицу и направились в сторону видневшейся неподалеку инвалидной коляски без пассажира. Потоптались, походили. Священник недоверчиво и серьезно смотрел то на коляску, то на Мишу.

— У меня нет слов, — наконец произнес батюшка. — Но самое главное, я чувствую, что все, что Вы говорите, — истинная правда. Коляску нужно забрать. Ее нужно будет отдать обществу инвалидов. Давайте пройдем в трапезную. Вы для начала перекусите, и мы вместе подумаем, что нам с Вами делать дальше.

Миша был не против подкрепиться. Они снова направились в церковь. Отец Онуфрий катил впереди себя коляску, которую оставил внутри возле двери.

В трапезной нашлось довольно много разнообразной еды («прихожане жертвуют»), часть из которой хозяин подогрел в микроволновке. Миша не отказался от стакана красного вина. Оно было чрезмерно сладким (Миша любил сухач), но выбирать не приходилось.

— Вы не возражаете, если я наберу Витюше? У меня где-то был его номер.

Миша не возражал. Отец Онуфрий звонил по видеосвязи. Абонент долго не брал трубку. В тишине храма гудки звучали невероятно громко. Дозвониться удалось с третьей попытки. В ухо ударила народная военная песня про батяню-комбата, не бросавшего ребят. Потом наконец показалось очень пьяное лицо того самого попрошайки.

— Витя! Витюша, ты меня слышишь? — обратился к лицу священнослужитель, стараясь перекричать музыку.

— Йо-хо-хо, какие люди! — зашамкал мужчина заплетающимся языком. — Как там отроковица Ольга с берегов Онежского озера?

Священник поморщился, из чего Миша допустил, что за батюшкой водится некий грешок сексуального плана, напоминание о котором доставляет ему дискомфорт.

— Витюша, где ты и что с тобой?

— Где я? С друзьями! Бухаю! Что со мной? А вот что со мной!

С этими словами мужчина встал из-за стола и продемонстрировал свои ноги.

— Йо-хо! Йо-хо-хо!

Мужчина несколько раз встал-присел, выразительно отводя ноги и руки в стороны, словно исполнял пьяный матросский танец. Он был дерзок и доволен собой.

— Ну что, батюшка святой, кто теперь из нас святой? К кому архангел прилетел? К тебе? Хрена с два! К Витюше прилетел! А кому вещий сон приснился? А? Мне приснился! Тебе за всю твою жизнь поповскую такого сна не приснилось, а Витюше ра-аз и приснился! А ведь ты стебался надо мной и над сном моим. Стеба-ался! Так что я святой, а не ты, понял, мля. Витюша в авторитете у небесной братвы. А ты здесь на земле только перед бабушками святой, а там, на небесах, чмо печальное. И не я, а ты мне кланяться должен и ручки целовать! По-ял, мля! Это тебе не отрочицу Ольгу обманом к сексу склонять.

«Таки была греховная связь у нашего батюшки», — заключил про себя Миша.

— Витя! Витюша, успокойся, послушай меня…

— Это ты послушай меня. А лучше… — икнул, — а лучше — поцелуй меня в зад. Вот прям в зад, — хулиган определенно входил в раж.

— Витя, возьми себя в руки…

— Вот сюда, — дебошир развернулся и похлопал себя по ягодице.

— Витя, перестань!

— Погодь, ща покажу, куда конкретно поцеловать! Сёма, подержи-ка аппарат…

Миша успел разглядеть неприглядное помещение с ободранными обоями, несколько омерзительных гогочущих рож, стол с нехитрой закуской и грязные пальцы, заслонившие камеру.

— Сюда снимай, Сема, крупным планом, камеру не закрывай.

— Витя, не надо! Побойся бога! — в голосе священника звучали умоляющие нотки, но это как будто только распаляло пьяного хама.

— Прям туда поцелуй, батюшка, в уста шоколадные!

В следующий момент в камере крупным планом появилась оголенная промежность с коричневым анусом, обрамленным редкими волосами.

— Фу, какая мерзость! Витя, прекрати сейчас же!! — отец Онуфрий почти кричал в динамик, морщась и отворачивая глаза от экрана.

— Простите меня, простите его, — виноватым шепотом обратился он к Мише. — Витюша парень хороший, добрый, просто грубиянистый и выпить любит. К тому же, сами понимаете, какое потрясение пережил.

Миша понимающе молчал.

— Витя, остановись, послушай! Я тут не один, — священник снова обратился к дебоширу.

В камере появилась довольная харя Витюши. Все это время Миша находился за пределами видимости. Теперь он взял трубку.

— Привет, криптоинвестор! — помахал Миша рукой в камеру.

— Оп-паньки! Фига-се! Пацаны, это он, мой архангел-спаситель, тот, что мне ноги исцелил.

На экране появились кривые лица Витюшиных дружков, потом снова Витя.

— Откуда ты и как тебя звать?

— Зовут меня Миша. Я сегодня прилетел…

— Все сходится, ёп-ти! Михаил-архангел прилетел меня спасти! Ясно, млин? Витя вам не конь в пальто! Витя там на небесах большой вес имеет. Потому что десантура рулит! Йо-ху!

В камере послышались одобрительные возгласы собутыльников. Миша понял, что продолжать разговор нет смысла, и передал трубку отцу Онуфрию.

— Постой! Миша! Онуфрий, сцуко жирная, отдай трубку ангелу! Миша, я Витюша-скороход. Это погоняло мое. Я за тебя любой гниде очко порву. Витя-скороход с тобой, Миша. Миша, найди меня! Миша, погоди…

Витюша со странным прозвищем «Скороход» начал плакать бессмысленными алкогольными слезами. На этом моменте отец Онуфрий отключился. Через секунду раздался звонок, это перезванивал Витюша. Батюшка покачал головой, нажал на отбой и выключил звук. Телефон завибрировал — Витюша не унимался. Спустя несколько попыток телефон, наконец, затих.

— Это ж надо, сколько неуважения к сану и к институту церкви… — щеки священника сосредоточенно раздувались.

— А с чего ему взяться, уважению? Здоровые взрослые мужики, образованные, неглупые, паразитируете на людском невежестве и страхе смерти, вместо того, чтобы развеивать эти страхи и просвещать людей.

— Все смерти боятся. Нормально это, — начал парировать поп. — Мы как народные психотерапевты успокаиваем, чтобы людям не так страшно было. Особенно бабушкам, — священник намазал на кусок багета масло, затем положил сверху толстый слой красной икры из зеленой жестянки и закинул в рот.

— Вот я и говорю, паразитируете на страхах, вместо того, чтобы их развеивать. Рассказываете сказки про рай и ад вместо того, чтобы говорить правду. Даете наркотик вместо того, чтобы лечить.

— Да как от страха смерти-то вылечишь? Что же им говорить-то?

— Да так и говорить: не знаем мы, что после смерти будет. Никто из живых там не был, никто из мертвых оттуда не возвращался.

— Слова хороши, только таким объяснением страх смерти не снимешь. Неужели Вы, Миша, не боитесь смерти?

— Нет, не боюсь.

— Ну понятно. Вам-то чего бояться, вы же архангел.

— Никакой я не архангел, а обычный человек.

— А почему же тогда смерти не боитесь?

— А чего ее бояться? Смерть — это то же, что и сон. Сон — то же, что и смерть, только короткая по времени. Мы ведь не боимся сна. Когда ты спишь, все вокруг есть, а тебя нет. Так же и при смерти: все вокруг будут, а тебя не будет. Чего же здесь страшного?

Батюшка что-то прикидывал, думал, жевал.

— А вдруг там, за чертогом, что-то все-таки есть? Вы ведь сами говорите, что мы не знаем, что там.

— Так и есть, не знаем. Но если предположить, что там что-то есть, то не в этом ли кайф — лично все узнать, когда тело выработает ресурс и придет в негодность? Это намного достойнее, чем дрожать и цепляться кривыми пальцами за жалкое существование.

— Но ведь религия помогает людям быть лучше, обуздывает пороки…

— Человек должен хотеть быть хорошим сам по себе, а не под страхом расправы после смерти. Вы будете еще вина?

Миша аккуратно разлил красную жидкость в опустевшие стаканы.

— Батюшка, давайте по совести, никто из вас не верит ни в какого бога, ни в рай, ни в ад. А занимаетесь вы этим, потому что сытно и выгодно у людей обманом деньги выманивать, а потом хоромы себе строить да тачки дорогие покупать. Не надо, пожалуйста, — Миша сделал выразительный жест рукой отцу Онуфрию, который собирался что-то возразить. — Я знаю, что вы умеете забалтывать, профессия такая, только суть от этого не меняется. Вы архаичный и совершенно вредоносный паразитический социальный институт — раковая опухоль на теле общества, торговцы опиумом для народа, как говорил о вас Маркс. И для меня это самоочевидная вещь.

Отец Онуфрий сопел, потом зацепил крупный кусок форели с тарелки и отправил в рот.

— Я вот думаю о Витюше-богохульнике, о том, что он готов за Вами идти. Мессия ведь тоже, когда явился, не среди церковников, а среди простых людей себе помощников выбирал.

— Так-так, батюшка, Вы меня в свои схемы, пожалуйста, не впутывайте. Никакой я не Мессия. Я атеист и во всю эту чушь не верю ни на йоту.

— Мессия — атеист. Это действительно что-то новенькое, — усмехнулся священнослужитель и глотнул из стакана с вином.

— Я не Мессия, — Миша тоже усмехнулся и зацепил из банки зеленую оливочку (с косточкой, как он любил).

— А я думаю иначе. И я, кажется, понял, почему ты, Миша, являешься настоящим Мессией, — священник перешел на «ты», но это было совершенно органично и не вызвало в Мише никакого недовольства. — И дело не только в моем внутреннем ощущении и вере. Согласно писанию, лжепророки и лжехристы будут всем говорить, что они единственно верные, настоящие, будут демонстрировать чудеса, чтобы прельстить людей. А ты вообще неверующий и в принципе отвергаешь свою божественную сущность.

— Так и есть, отвергаю, — Миша сплюнул в пальцы обгрызенную косточку и положил на край тарелки рядом с другими. — Ладно, батюшка, засиделся я у Вас. Спасибо за хлеб, за соль, за вино и икорку. Пора мне.

— Ну пора, значит пора. А есть куда ехать, где ночевать?

— Нет. Некуда ехать и негде ночевать.

— Знаешь, Миша, все в жизни происходит не просто так. Не случайно ты сел в тот самолет и неспроста приехал в этот храм. Значит и на меня какие-то виды на небесах имеются. Ты можешь остановиться у нас в церковном приюте. А завтра решишь, куда двигать дальше.

— Спасибо, но у меня другие планы.

— Ну что ж, твоя воля. Но я не могу отпустить тебя вот так просто. Это было бы не по-христиански, не по-человечески.

Они прошли в кабинет отца Онуфрия. Священник покопался в шкафу и достал оттуда новый смартфон.

— Это от жертвователей. Сим-карта уже подключена. Номер телефона в памяти записан. Сейчас я еще свой добавлю. Номер на корпоративном церковно-приходском тарифе. Так что в минуса не уйдешь.

Священник протянул Мише телефон.

— Теперь о насущном, — батюшка достал из сейфа несколько брикетов аккуратно упакованных, перетянутых канцелярскими резинками российских денег бледно-красного цвета. — Деньги народа — деньги от бога. Считай, что русский народ через меня выдает их тебе как страждущему и нуждающемуся, тем более, что это так и есть.

— Деньги до копейки я обязательно верну, когда заработаю их честным трудом.

Отец Онуфрий не возражал. Миша уложил все в висящую на поясе барсетку Louis Vuitton.

— На этом я готов с тобой проститься. Будь на связи, звони в любое время, если возникнут проблемы. И знай, что двери храма всегда открыты, если понадобится материальная или духовная поддержка.

Отец Онуфрий проводил Мишу до дверей и горячо обнял его на прощание:

— Вижу в тебе свет и силу великую, которой не видывал доселе. Не знаю, что ты за человек и человек ли ты вообще, но надеюсь, что ты пришел не на погибель, а во спасение.

— Спасибо, батюшка. А можно вопрос напоследок? Что за история у Вас произошла с Ольгой?

— Какой Ольгой?

— Ну той, с берегов Онежского озера.

Священник вымученно дышал, глядя на Мишу.

— Давай не сейчас, потом как-нибудь расскажу…

***

Миша вышел за ворота и направился по той же дороге, по которой пару часов назад пришел в церковь. Подходя к парковке, он услышал резкий звук автомобильного сигнала. Повернувшись, Миша встретился взглядом с таксистом, тем самым, который его привез. Мужчина выскочил и открыл перед Мишей пассажирскую дверь.

— Что Вы здесь делаете? Вы что, все это время не уезжали?

Миша уселся на переднее сиденье рядом с водителем.

— Я видел… Я все видел… — таксист говорил так, будто узнал военную тайну. Его глаза не отрываясь смотрели на Мишу. — Я задержался. Все о Ваших словах думал насчет власти капитала и рабства, в котором мы живем. А тут такое…

— И что же Вы видели?

— Все! Как Вы инвалида на ноги поставили.

На этих словах мужчина включил видеозапись в телефоне, на которой оказался запечатлен эпизод с исцелением колясочника, включая момент со случайной прохожей и выходом Миши с отцом Онуфрием на место происшествия. Видео было в хорошем качестве.

— Я сразу понял, что с Вами что-то не так. Прямо почувствовал! С того момента, как вы с березками и с землей пообщаться вышли. Что происходит? Кто Вы?

— Брат, как тебя зовут? — Миша перешел на «ты».

— Федор.

— Миша.

Мужчины пожали руки.

— Федор, я не понимаю, что здесь произошло, честно. Я просто шел в храм, в который ты меня привез. Я сам не знаю, что думать.

Миша вкратце рассказал таксисту о себе, о беседе со священником и сольном номере Витюши по видеосвязи.

— Ну вот, собственно, и все. Теперь отвезите меня в центр. Мне еще походить-побродить нужно, да ночлег найти. Не в богадельне же в самом деле ночевать.

— Миша, уже поздно. Я думаю, что и я не случайно попал в этот переплет. И речь твоя неспроста искру во мне выбила, и завис я тут не случайно, и чудо увидел. Кем я буду, если брошу такого человека на произвол судьбы. Я потом сам себя не прощу, если с тобой что-то произойдет или даже если ты просто исчезнешь. Рядом с тобой задышалось по-иному и надежда на лучшее появилась. Может, это мой шанс поменять жизнь?

Таксист Федор предложил остановиться в квартире знакомых, которые переехали жить в другую страну, оставив ему ключи. Миша согласился. Квартира оказалась в добротной сталинке в центре Москвы.

— Недурно, оч-чень недурно, — говорил парень, прохаживаясь по широченным коридорам и вглядываясь через витражные окна в огни ночного мегаполиса.

Чувствовалось, что в ремонт и обстановку было вложено немало материальных и творческих ресурсов.

— Ну да, — соглашался Федор. — Хозяева — люди состоятельные и со вкусом, они еще с моими родителями дружили. Ключи мне доверили. И хоть за уборку и присмотр они платят консьержу, все равно просят, чтобы я тут периодически появлялся.

— Ого, и холодильник затарен, — удивлялся Миша изобилию.

— Тут еще и бар есть. Это я все покупаю для себя любимого. Квартира, можно сказать, — моя личная резиденция. Я тут иногда от семьи отдыхаю, стресс снимаю. Могу родственников или знакомых на время приютить. Хозяева не против. Доверяют.

Вот так чудесным образом в первый день приезда Миша решил финансовый и жилищный вопрос. Теперь у него была связь, деньги на первое время и уютная достойная квартира в центре Москвы.

Оставшись один, он записал для Эндрю длинное видеообращение (они об этом договорились при расставании), в котором поведал товарищу о невероятных знакомствах и приключениях, произошедших с ним в дороге и по прилету в столицу. «Кто его знает, может во мне действительно дар какой-то открылся на родной земле?» — шутил Миша, посмеиваясь в камеру.

Закончив запись, он сладко уснул, укутавшись в легкое летнее одеяло. Ему снились белые березки, купола православного храма, размашистый танец матросов под русскую песню и ласковая улыбка бабушки Даши в очках Оксаны Вадимовны Златопольской.

Глава 3. Разбор полета

За круглым столом сидело двое гоблинов: Марк Антонович и лысый. Третье кресло было пустым.

— Гогозин в своем репертуаре, опять опаздывает, — произнес лысый, посматривая на часы.

— Ну да, любит он это дело…

— И так, сколько я себя помню, еще с учебки. Сейчас опять скажет, что в пробке застрял.

Лысый выглядел недовольным. Но было видно, что недовольство это деланное и мужчины совершенно не сердятся на своего коллегу.

— Ну что ж, ему же хуже. Начнем без него. Чего там у Вас интересненького, Николай Игнатьевич?

— Да так, есть кое-чего забавного по мелочи.

Он протянул собеседнику листок А4. Марк Антонович пробежал глазами по тексту, напечатанному замысловатым шрифтом под русскую буквицу:

«Концепция «Скрепа». №2247/147. Семейный вождь.

Вы спросите, кто для нас Казимир Казимирович? И я отвечу: Казимир Казимирович для нас то же самое, что для наших советских предков Владимир Ильич — верховный вождь и духовный предводитель. Только наш вождь намного круче советского. Наш вождь — улучшенная модель. Советского вождя называли живым, но он был мертвым и лежал в мавзолее на поверхности земли. Наш вождь — жив и сидит в мавзолее под землей.

Но нет предела совершенству, и прогресс не стоит на месте. Наш вождь непременно будет модернизирован. Благодаря технологии искусственного интеллекта, вскоре он станет буквально членом каждой семьи. Его можно будет потрогать, с ним можно будет поговорить, его можно будет обнять. Он будет мягким и теплым. Он будет неотличим от живого человека. Естественно, чем состоятельнее гражданин, тем более качественного вождя он сможет себе позволить. Гражданам победнее будет предложен бюджетный вариант, который можно будет приобрести в рассрочку или ипотеку».

Марк Антонович оторвал глаза от текста.

— Суйков? — спросил он.

— Суйков, — подтвердил лысый.

— Бедолага. Видно, что переживает.

— Ну да. Никак не смирится с опалой. Сидит у себя в каморке в «Неброской тишине» и строчит от скуки подобную галиматью по пятнадцать-двадцать листов в неделю. Но что делать, приходится читать. А вот еще.

Лысый перекинул изображение со смартфона на большой экран на стене. На танцплощадке какой-то коллектив исполнял песню и плясал с зажатыми носами.

— Чего это они с зажатыми носами? — поинтересовался Марк Антонович.

— Это попытка нащупать нью-рашн-стайл в музыке и танцах. Ну не все же нам с Запада тырить. Нужно что-то свое придумывать, оригинальное, самобытное, чтобы ни у кого такого не было. А танец этот, между прочим, народ подхватил — его теперь даже на дискотеках молодежь танцует.

На следующем кадре пожилой чернокожий мужчина в форме казачьего есаула пел заунывную песню про прогулку с конем по полю.

— Ну как? — поинтересовался лысый.

— Никак, — спокойно ответил Марк Антонович.

— А это — наша работа над новым национальным брендом продуктов питания.

На экране включился ролик. На зеленом лугу мирно паслись коровы. Молодой чернокожий парень с дредами в белой косоворотке размашисто косил траву. К нему подходила голубоглазая блондинка с заплетенными в косу волосами и протягивала глиняный кувшин. Молоко двумя струями стекало по щекам и бороде на косоворотку. «Не пей заморское, пей свое!» — говорил бодрый голос за кадром. Веселый парнишка ставил пальчиками лайк, подмигивал и широко улыбался в камеру. Рядом подмигивала рябая корова, на которой был венок из полевых цветов.

— А чего это такой акцент на чернокожих образах, мы же вроде как национальный бренд создаем?

— Ну, здесь сразу тройная подоплека. Во-первых, мы показываем всему миру, что, несмотря на всю нашу политическую закрытость, мы остаемся толерантным продвинутым обществом, готовым на культурные взаимодействия. Во-вторых, это наш реверанс чернокожим братьям в рамках нового политического курса на сближение с африканским миром. И в-третьих, наши отечественные археологи нашли доказательства, что первые люди зародились не в Африке, а в России, а уже оттуда пришли в Африку. Так что, африканцы — это темнокожая разновидность русских.

Марк Антонович понимающе покачал головой.

— А вот смотрите, что в тираж запустили.

Лысый достал из сумки коричневую статуэтку и поставил на середину стола.

— Что-то знакомое, это кажется…

— Петух из говна. Да-да, тот самый, — утвердительно выпалил лысый, глядя в недоуменное лицо собеседника. — Точнее уменьшенная копия из глины. Теперь это нематериальный духовный актив, новый национальный символ. Новая скрепа, так сказать. Статуэтки эти на ура разлетаются. Там вон дырочки под хвостом, в них свистеть можно. Свист такой забавный выходит. Можете попробовать, Марк Антонович.

— Спасибо, поверю на слово.

— Не бойтесь, петух из глины. Смотрите, — лысый взял статуэтку и приложился губами к хвосту.

Некоторое время из статуэтки вылетал протяжный переливистый свист.

— Так-то, — лысый вернул статуэтку в центр стола. — Таких петухов теперь в каждом городе на почетных местах устанавливают в натуральную величину. Ну, не из говна, конечно, — лысый среагировал на вопросительный взгляд Марка Антоновича, — из цемента, но красят под говно.

— Боже, неужели это говнище людям нравится?

— Хо-хо! Еще как, пипл хавает за милую душу. Не было бы спроса, мы бы не напирали на эту консистенцию. Но если есть народная потребность — нужно удовлетворять. Против желаний народа идти себе дороже. А вот и научное обоснование — наши мудрецы-культурологи из Академии наук навояли.

Перед глазами Марка Антоновича очутился очередной листок А4 с текстом под буквицу:

«Концепция «Скрепа». №2267/225. Петух как утраченный символ счастья.

Петух — старый забытый символ и священное тотемное животное Древней Руси. С дохристианских времен у славян-русичей петух олицетворял лучшие человеческие и воинские качества: независимость, свободу, смелость. Именно таким петух предстает в русских сказках: спасает слабых (зайчиков), дает отпор хитрецам и насильникам (лисам и волкам). Сакральная генеалогия фольклорного «петуха» восходит от мифической жар-птицы (птицы счастья), которая изображается в виде петуха с необычно ярким оперением. Петух своим криком подымает солнце. «Красный петух» — символ стихии огня. От славян-русичей этот символ переняли иные народы Европы, в частности французы, у которых петух на протяжении столетий является негласным символом страны.

В устоявшейся российской практике слово петух содержит ярко выраженный негативный контекст. На наш взгляд, древний символ русичей был сознательно осквернен, зафоршмачен и опущен врагами России, чтобы вместе с символом отнять у русского народа счастье, которое этот символ олицетворял.

Но пришла пора возродить наш гордый символ! И мы видим, как на наших глазах чудо жар-птица, птица счастья нашего народа восстает, нет, не из пепла! Это было бы слишком просто и ненатурально. Она возрождается из самого что ни на есть русского продукта, из биоматериала, выходящего из самых глубин русских людей. И никакой не пепел, а говно, и никакой не орел, а петух становятся новыми символами русского возрождения! И если мы говорим, что народ наш живет в говне, значит возрождение близко! Значит вот-вот воспрянет гордый русский петух и расправит свои грозные крылья над Россией, а потом и над всем миром!»

— Хренота какая-то, честное слово. Читаю и омерзение берет.

— Это потому, что Вы, Марк Антонович, не почвенник, а интернационалист. Все о мировом коммунизме думаете, о счастье для всего человечества, а конкретно русский народ и его духовная жизнь Вам не особо интересны. Потому-то и проиграло ваше интернационально-ориентированное дзержинско-троцкистское крыло, а победило наше — сталинское, почвенническое. Потому что от корней русских вы оторвались, а мы, сталинисты, наоборот, держимся за свои традиции.

— Хорошо, согласен, написано довольно интересно.

— Это резюме. Там еще научного обоснования на семь томов. Ученые не зря свой хлеб едят.

— Ну вы его, петуха этого, еще в список наследия ЮНЕСКО внесите.

— Отличная мысль, спасибо, Марк Антонович. Вот видите, сколько замечательных почвеннических идей таит Ваше подсознание. Если бы Вы больше о духовном возрождении нашего народа думали, мы бы с Вами давно Россию-матушку с колен подняли.

Было непонятно, шутит собеседник или благодарит всерьез.

— Что касается народной духовности и традиций — в этой области мне с Вами, Николай Игнатьевич, не тягаться. Меня интересует вопрос диалектической первичности: это народ наш тяготеет к говну, а мы просто потакаем ему в его, так сказать, безвкусице, или это мы воспитываем и формируем в нашем народе такие необычные пристрастия?

— Ну, Марк Антонович, это зависит от изначальной позиции, с которой вы подходите к осмыслению своего вопроса. Правота зависит от видения себя, своей роли и функции. Вы ведь изначально уверены, что это мы воспитали и взрастили в народе все его пороки и слабости, а я мыслю по-иному. И в защиту своих представлений каждый из нас может подобрать достаточное количество весомых аргументов. Так что оно и так, и этак. И каждый из нас прав.

Внезапно дверь распахнулась и в кабинет ворвался веселый пожилой носач в щеголеватом костюме-троечке. Из рукавов пиджака выступали манжеты светло-голубой рубашки с запонками.

— Извините за опоздание — пробки, — кокетливо бросил он, усаживаясь в кресло.

— Полюбуйтесь на него, Марк Антонович, наш ловелас опять со свидания сбежал.

«Ловелас» лучезарно улыбнулся и поправил воротничок рубашки с выглядывающим темно-красным нашейным платком.

— О-го, а это что такое? — рука опоздавшего потянулась к коричневой статуэтке, стоящей на середине стола. — Ой, это кажется…

— Петух из говна, — подтвердил лысый мысли щеголя, — можете взять, Алексей Георгиевич, подарите какой-нибудь красотке на память.

— Спасибо, у меня уже есть такой, внук привез с экскурсии по Золотому кольцу.

— Ну что, все в сборе. Давайте перейдем к Мессии, — предложил лысый, выждав пару секунд.

— Должен отметить блистательность первой партии нашего марлезонского балета, — с ходу выпалил носатый. — Начать бой сразу с большой артиллерии оказалось очень выигрышной и продуктивной идеей. Браво, Марк Антонович.

— Ну так играем ведь по-крупному. К тому же засиделась наша Оксана Вадимовна, заскучала. Эх, Оксана, Оксанчик, Оксаночка, — имя женщины старый генерал произнес нежно и мечтательно, словно погружаясь в какое-то приятное воспоминание. — Скольким мужчинам в свое время она вскружила голову…

— М-да, — так же мечтательно поддержал коллегу носач и тоже погрузился в какое-то воспоминание.

— Хе-кхе, — хмуро прокаркал лысый.

Он, по-видимому, не мог похвастать подобного типа воспоминаниями, потому и не разделял эмоций товарищей.

— И как ее счетовод курчавый отпустил? — продолжал носатый (речь, вероятно, шла о формальном начальнике Оксаны Вадимовны — председателе Сметной палаты России — Гераклиде Пифагоровиче Кучерявкине — одном из ключевых государственных чиновников в области финансов). — И баб у него каких хочешь и советников хоть отбавляй, а без нее и шагу ступить не может. Умела она на себя подсадить в молодости, умеет и в старости.

— М-да, отточила таланты за жизнь, — согласился Марк Антонович.

— Телом увяла, зато в интеллекте расцвела настолько, что теперь любого уболтает-охмурит. Кажется, если бы захотела, она бы и мальца нашего за хоботок увела.

Двое весело переглядывались, кивали.

— Давайте, товарищи, вернемся к работе, — наконец предложил лысый.

— Да-да, точно, спасибо, Николай Игнатьевич, — поблагодарил Марк Антонович. — Надо отметить, что все задействованные лица отлично справились со своими ролями. Однако хочу обратить внимание собравшихся на некоторые детали.

Генерал щелкнул по экрану смартфона и на большом экране появилось видео, на котором таксист Федор жалуется Мише на жизнь под властью капитала.

— Так вот, этой реплики с жалобами предусмотрено не было. И вообще, по ходу действий она была совершенно не обязательна. Это была личная импровизация нашего Федора.

— Ну и ладно. Прозвучало неплохо, правдоподобно. Федор — молодец.

— В импровизации, конечно, ничего плохого нет, — согласился Марк Антонович, — Только вот Федя наш, в отличие от Скорохода, импровизирует в минимум, не заносится, всегда старается держаться утвержденной линии. А тут его вдруг закоротило. С чего бы это? Ведь ни ипотеки, ни финансовых трудностей у него нет. Налогами его никто не душит.

На этом месте лысый с носатым посмеялись.

— Живется ему вполне комфортно, — продолжал генерал. — Видеться с семьей нет никаких препятствий и никакой он не работяга ни разу. С какого перепугу он вдруг речь такую страстную выдал?

Генерал внимательно посмотрел на собеседников, как бы ожидая от них ответа.

— Ну и что, какие соображения? — не выдержал носач.

— Запросили мы с него пояснения и знаете, что он говорит?

Собеседники смотрели с интересом.

— Говорит, что в общении с Мишей, как будто всю боль и отчаяние русского народа на себе прочувствовал. Говорит, что в тот момент ощутил себя обобранным трудягой с ипотекой и голодными детьми.

Генерал бросил взгляд на собеседников, словно проверяя реакцию.

— Чушь, конечно, полная, — продолжил он. — Но случай имеет место быть. Соответствующие беседы с Федором провели, чтобы не расчувствовался без команды.

— Я это к тому, — добавил он спустя паузу, — что Миша наш далеко не бесталанный в плане воздействия на аудиторию. Если наши кадровые офицеры срываются, представьте, что он может с обычной, неподготовленной публикой учудить.

— Ну, для того-то мы и окружаем его правильными людьми, чтобы он силушкой своей идейной впустую не размахивал, — заметил лысый.

— А Витюша наш — Скороход — огонек! И заметьте, все что ни делал — все шло от души, — продолжал Марк Антонович.

— О да, мы все имели счастье лицезреть, в каком именно месте сосредоточена его душа, — носатый широко улыбался, подмигивая хохотнувшему лысому.

— Ну да, анусом светить, это, конечно, перебор, но в общем было забавно и жизненно.

— И весьма эффектно, — снова вставил носач.

— Ну что ж, таков наш Витюша, творческая натура. Когда он в ударе, он искрит, как бенгальский огонь. И в этот раз его можно понять на все сто. Двадцать лет инвалидности, тайные занятия в спортзалах, чтобы форму поддерживать. И заметьте: ни разу явно не спалился. Молодец! Героический человек. Так что Миша наш для него действительно в каком-то смысле Мессия-избавитель, и радость Витюши вполне уместна.

— М-да, долго он ждал своего спасителя и, наконец, дождался…

В глазах присутствующих читались умиление и радость за Витю-скорохода.

— Что касается отца Онуфрия, — продолжал Марк Антонович, — скажем сразу, агент Борода — человек проверенный, надежный, и мы ему, конечно же, доверяем. Но в тот день я лично решил поучаствовать, принять на себя роль Иоанна-крестителя для нашего Мессии. Результаты вы видели. Батюшке, кстати, парень тоже понравился. Так что Борода теперь плотненько в нашем проекте. Стонет он, конечно, от дополнительной нагрузки, избыточная масса тела дает о себе знать. Но мы с него часть церковной работы сняли.

— Получается, что батюшка наш теперь на трех фронтах службу служит? — пошутил щеголь, поблескивая запонками.

Посмеялись.

— Кажется, свежеиспеченный Мессия до конца не верит в свои магические способности? — заметил лысый.

— Ну подождите, товарищи, дайте парню раскрыться, — вступился носатый, картинно разводя руками. — Все только начинается. Что ж вы хотели, чтобы он вот так вот сразу все за чистую монету? Всему свое время. Парень только прилетел.

— Но с другой стороны, так ли это важно, поверил он или не поверил? — подхватил Марк Антонович. — Необходимые контакты состоялись. Эмоциональный фон и одиозность события помогли возникнуть устойчивой психологической связи между участниками. К тому же мы получили отличную видеофактуру, в подлинности которой не усомнится ни один эксперт.

Присутствующие включили видео, записанное той самой случайной прохожей, оказавшейся возле храма в момент исцеления. Все трое весело смеялись, обмениваясь остроумными репликами.

— Смотри, как наш Мессия пытается улизнуть от инвалида, — говорил один.

— Неверующий, а руку на лоб возложил, — вставлял другой.

Но мы не можем, дорогой Читатель, обвинять этих людей в циничности. Видео было действительно забавным, и каждый из нас на их месте вел бы себя примерно так же.

— Кстати, как там Болодин-старший поживает? Говорят, похудел, осунулся, — задал вопрос лысый, когда тема с просмотром оказалась исчерпана.

— Ну да. Есть такое. Человек оказался впечатлительным, слабым, потому что идеи за ним нет. Теперь он много чего переосмыслил. На курсы кройки и шитья записался.

— Ну, это неплохо. Периодическая смена деятельности — отличная штука.

— Он делает успехи, старается. Несколько комплектов носовых платочков и постельного белья лично сшил для детского дома в Колыванске. Ну, а Вы, Алексей Георгиевич, что нам расскажете? Как там царь?

— Как царь? Ну как сказать? Не очень наш царь, — лицо носатого стало хмурым. — Хандрит, расклеивается.

— Ну так вы его подклеивайте.

— Подклеиваем, а он все равно расклеивается.

— А что с двойниками? Надо же разгружать человека. Не все ж ему одному лямку тянуть.

— Пытаемся. Только с двойниками свои проблемы. Чересчур болезненно он на них реагирует, ревнует. Боится, что заменим мы его на двойника, а самого его усыпим или в бункере запрем. Ну, мы, конечно, поддерживаем его как можем, разубеждаем. Только он не верит, плачет. Да и палятся они сильно, двойники эти. Народ у нас внимательный, дотошный. Подмечает фуфло по форме черепа, по мочкам ушей, по чему угодно. Пластикой всего не исправишь. Люди даже имена двойникам дают: «Болтун», «Бурят», «Шмыга». Так что приходится работать с оригиналом. А здесь новые проблемы повылазили: нервный он стал ужасно, психика ни к черту. Руками постоянно елозит.

На этих словах носатый забегал пальцами, как бы изображая, как именно «царь» елозит своими руками.

— На стол ничего не положи — все швыряет… Боимся, что повредит себе чего-нибудь, лицо поцарапает или глаз выколет. Ими, руками его, как будто кто-то извне управляет.

— А может и управляет? — вставил Марк Антонович.

— Может и управляет. Мы их иногда скотчем к телу во время съемок приматываем, а из рукавов латексные конечности продеваем и на стол кладем. В кадре-то оно не видно, где свое, где чужое. Зато руки спокойно на столе лежат.

— Это хорошо. Эффект выдержки и контроля эмоций. А как цифровая модель?

— Работаем, испытываем, но и тут не все просто. Технология пока не совершенна: то голова в кадре отдельно от тела, то речь с мимикой лица не совпадает.

— А как там со здоровьем, с психикой?

— Тут тоже проблемы. В режиме активации он пока работает неплохо, речи говорит, по бумажкам читает, шутит. А вот в режиме отдыха совсем плох. С медицинской диагностикой сложности. На вопросы о самочувствии либо не отвечает, либо темнит.

— Ну это профессиональное: никому не доверять, молчать либо дезинформировать. Старая школа.

— Это понятно, а как узнать, болит у него чего или нет? Как с таким медицинские процедуры проводить? Он уколов как огня боится. Прививку не поставить. Шприц увидит — скандал закатывает, кричит, вырывается, под стол прячется.

— Ну и правильно, что боится. Мало ли что вы ему там вколете. Я бы тоже боялся. А вообще ничего удивительного. Человек столько лет под неимовернейшим стрессом. Такие психологические перегрузки не каждый вынесет.

Понимающе покивали головами.

— А что с клонированием?

— Работаем, отслеживаем американские и японские наработки. Только от них пока мало толку. Они там все шифруют, биоэтикой прикрываются, а у нас со своей базой слабовато.

Еще некоторое время гоблины сидели, ухмылялись, обменивались репликами, пили кофе.

— Ну что, друзья, подведем итог и по коням? — предложил, наконец, лысый.

— Ну да, — подхватил носатый, — Итак, прилет и встреча на родной земле прошли по плану. Настало время выпускать Кракенов.

Посмеялись. На внутреннем сленге «выпустить Кракена» означало ввести в действие какого-нибудь медийного тяжеловеса, но также и сходить в туалет по большому.

— Даю отмашку Глушко, пусть включается по полной в режиссуру и впрягает своих фриков.

*

Тучки на небе появились внезапно, и было непонятно, быть дождю или нет. В дверь постучали, в следующий момент в проеме показалась растрепанная голова.

— А-а, Глушко, заходи! Молодец, по тебе часы сверять можно. Садись. Будешь чаек со смородиновым листом? Мне тут родственники из деревни передали. Аромат сказочный.

В кабинет вошел полноватый взрослый мужчина за пятьдесят. Лицо посетителя было как будто бы заспанным. Такой вид ему придавала взъерошенная шевелюра и ярко выраженные мешки под глазами.

На стене под портретом Дзержинского красовался лозунг:

«Счастье — это не жизнь без забот и печалей,

счастье — это состояние души»

За столом кроме генерала сидело двое его орлят. На середине стола стоял большой алюминиевый чайник на подставке, блюдце с кубиками сахара, печенье и три граненых стакана в металлических подстаканниках. В помещении витал влажный смородиновый запах.

— Спасибо, товарищ генерал, — сказал мужчина, усаживаясь на свободное место.

— Геннадий, принесите, пожалуйста, еще стаканчик для гостя, — обратился хозяин кабинета к заглянувшему в дверь секретарю.

Секретарь тут же поставил перед гостем пустой стакан и начал наливать в него чай.

— Сахар клади по вкусу. И печеньки бери. Небось там у себя на киностудиях такого не едите. Ну что, с материалом ознакомился? Концепция понятна?

— Так точно, товарищ генерал.

— Ой-ой, давай без солдафонщины. Без «так точно». Расслабься. Наслаждайся чайком. Ну что скажешь? Вопросы есть?

— Да вроде пока все ясно.

— Ну и отлично. Видео от каркуши церковной с чудо-исцелением получил? Запускай его теперь в эфир на все лады. Нагнетай побольше тайны, интриги. Творчески все обстряпай, как ты умеешь.

— Так точ… Все понятно, товарищ генерал. С Алексеем Георгиевичем мы предварительно уже обсудили. Работаем.

— Ну и отлично. И еще. У меня такое ощущение, что нам тут кое-чего не хватает для полного фарша, — генерал поднес к голове руку и начал щелкать пальцами возле лба, как бы помогая самому себе вспомнить, чего не хватает для полного фарша. — Подскажи, Глушко.

Глушко молчал, пару раз стрельнув глазами на двух орлят, которые спокойно сидели поодаль, не включаясь в беседу.

— Знаешь, чего не хватает? — Лицо Марка Антоновича озарилось внутренним светом. — Поэзии.

— Поэзии?

— Поэзии, — утвердительно повел бровью старый чекист. — Это там, где стихи.

— Так вроде не актуальна она уже — поэзия, выветрился жанр, товарищ генерал.

— Это для тебя выветрился, потому что ты по себе о мире судишь, а для людей тонкой душевной настройки поэзия еще ого-го как актуальна. Как говорил классик, «людям нужна поэзия на…»

— Сделаем, организуем.

— Сделай, организуй. Только, знаешь, поэт должен быть этаким кондовым, разлапистым, желательно откуда-нибудь из ебеней. Но в то же время типа продвинутым. Чтобы выглядело глубинно и скрепно. Чтобы была этакая глубинковая продвинутость, простоватая, но интуитивно понятная и идейно близкая среднему обывателю. Московские и питерские не подойдут: они прохвосты и снобы, и от провинции сильно оторваны. А мы нацелены на всероссийский охват. В общем, нужен гибрид Есенина с Маяковским или кем-нибудь еще, только на новый лад. А-а ю-ю ан-дер-стенд?

Слова на английском в русском произношении были сказаны в замедленном темпе, как будто генерал проверял умственные способности сидящего перед ним человека.

— Найдем, товарищ генерал. Отыщем.

— Ну и отлично. Очень рад был тебя увидеть.

Генерал привстал, как бы собираясь проводить посетителя.

— Как чаек? Понравился?

— Да, товарищ генерал, очень вкусно.

— Ну на, возьми, угостишь своих, — генерал достал из стола прозрачный целлофановый пакет, набитый зелено-коричневыми листьями, и протянул вставшему из-за стола гостю. — Это смородиновый лист из деревни, натуральный. Небось такого аромата в жизни не пробовали.

*

— Ну, что скажете, господа офицеры? — обратился Марк Антонович к оставшимся в кабинете подчиненным, когда гость с пакетом травы захлопнул дверь.

— Да вроде все пока норм. Объект прилетел. Необходимые контакты состоялись, отношения завязались. Все сработали, как надо. Федор слегка завибрировал, но в чувства вроде вернулся. Обещал впредь сдерживаться, — высказался тот, что был посветлее.

— Ну да. На начальном аккорде все прошло неплохо, — согласился шеф. — Посмотрим, что будет дальше. Бычок у нас, так сказать, на вольном выпасе, а значит, абсолютно непредсказуем. Черт знает, что ему придет в голову в следующий момент. Так что надо держать руку на пульсе, чтобы самим себе не усложнять жизнь. И так впопыхах придется работать. Он, как говорит Платонов, государственный сын, и нам следить за ним в оба, чтобы не дай бог не учудил чего без нашего ведома и проект не завалил. Ну и, конечно, все контакты и переписку контролировать, поведенческий анализ вести пошагово в круглосуточном режиме. Вопросы?

Марк Антонович выжидающе посмотрел на сидящих.

— Марк Антонович, а что это за выражение такое — «государственный сын»?

— Отличный вопрос, Смирнов, — (как Вы помните, дорогой Читатель, генерал любил вопросы от подчиненных). — Я уж думал пропустите фразу мимо ушей. Это Платоновская идейная инновация, он у нас главный по части культуры и символизма. Говорит, что сам придумал, но кто ж проверит. В общем, все мы знаем выражение «государственный муж», правильно?

По взглядам сидящих было понятно, что с этим выражением они знакомы.

— А что оно означает? — генерал смотрел на подопечных, ожидая живого участия.

— Ну, понятно, «государственный муж» — это чиновник, политик, человек на службе государства.

— Это версия старая, и от нее надлежит избавляться. Она неконструктивна, расплывчата и противоречит культурным установкам нашего народа. По этой логике получается, что у страны нашей, у России-матушки целая орава мужей. А разве может быть у порядочной женщины одновременно несколько мужей? Нет, не может. Потому что многомужество — это блядство. Родина-мать наша не распутная баба, а порядочная женщина, хранительница очага, и у нее не может быть нескольких мужей, а может быть только один-единственный, богом данный. И этим мужем является наш любимый и уважаемый Казимир Казимирович, который давно и официально женат на стране. И в этом ключе выражение «государственный муж» и «отец нации» обретает вполне конкретное и понятное содержание. Культурная традиция нашего народа не подразумевает разводов, и муж иногда побивает жену — это нормально. И выборы, которые мы проводим раз в пятилетку, — это вовсе не выборы, а празднование очередной годовщины брака. И на носу у нас великий юбилей — «серебряная свадьба» страны и правителя. И только смерть разлучит этот священный союз. Ну или какое-либо из ряда вон выходящее обстоятельство. И вот по этой логике наш Миша — государственный сын: сидит на всем готовом, подает надежды и радует родителей. А потом, когда подрастет и созреет, займет место отца. Только народ пока в эти дебри посвящать не следует. Пусть забавляется и отдыхает душой вместе с нашим Мессией.

Генерал испытующе смотрел на своих орлят, как бы проверяя реакцию. Через мгновенье лицо его погрустнело, а взгляд стал серьезным и сосредоточенным.

— Старый я стал, — неожиданно выпалил он. — Здоровье уже не то, силы не те. В сон постоянно клонит. Хорошо хоть кушетка есть. Разрешаю себе иногда прикорнуть. Только отдохнуть стало хотеться все чаще. И еще… страхи у меня появились. Не за жизнь свою, нет. А за то, что умру внезапно и не успею чего-нибудь важного сделать, опыт передать, увидеть победу России и торжество коммунизма.

Генерал взялся за ручку подстаканника и сделал пару глотков деревенского чая.

— Вы у меня, ребята, молодцы. Работаете четко, оперативно. Действуете, конечно, пока локально. Но это нормально. Вам по должности и званию пока слишком масштабно мыслить не положено.

Старик поелозил во рту языком и сплюнул в пальцы кусочек смородинового листочка.

— Но моя задача смотреть в будущее и готовить из вас новую смену. Передать опыт, знания, умения, вложить правильное видение мира, развить в вас высокую нравственность и гуманизм, без которых нельзя в нашем деле. По правилам нашего ордена перед тем как уйти на покой или, если повезет, в «бессмертный полк», мне надлежит выбрать кого-то одного из вас себе в преемники. Выбор, признаюсь, непростой. Вас обоих, моих орлят, я ращу много лет, люблю и воспитываю, как собственных детей, даже более скрупулезно и трепетно. Ведь кому-то из вас в свое время придется занять ключевую позицию на самом высшем — концептуальном уровне управления страной, получить доступ к закрытым знаниям и технологиям, о которых в настоящий момент вы даже не догадываетесь.

Марк Антонович щелчком пальцев отправил извлеченный изо рта и скрученный в шарик смородиновый листок в направление выхода.

— Так что приближается время сложного решения. Срок, в котором я должен его сделать, не ограничен ничем, кроме моей собственной смерти. Но мой возраст таков, что шутить и затягивать с этим мне, конечно, не стоит. Вы оба — достойные офицеры, чекисты. Вы умны, проницательны, бдительны. У вас отличная выучка, боевая подготовка и физическая форма. Вы высокообразованны, любознательны, постоянно работаете над собой, совершенствуете и расширяете свои знания и кругозор. Так что основной критерий, которым я буду руководствоваться, лежит в первую очередь в плоскости морально-этических качеств и интуиции… Да, Дима? — генерал увидел вопрос в глазах одного из подчиненных, того, что был посветлее.

— Марк Антонович, вы часто говорите о «бессмертных», о «бессмертном полке». Что это такое?

— Отличный вопрос. Бессмертные — это те, кто состоит в бессмертном полку. Как вы понимаете, бессмертный полк — это не бо́шки дедов на палках носить. Жаль, что такое святое для нас, чекистов, понятие утекло в массы и оказалось извращено и опошлено. На самом деле его смысл намного глубже. Пока все. Большего я вам сказать не могу. Вы это узнаете на более высоком уровне доступа к информации. Добавлю лишь, что стать «бессмертным» — мечта каждого высокопосвященного чекиста.

Марк Антонович задумчиво и грустно посмотрел вдаль, по-видимому, представляя себя в рядах «бессмертных».

— Я часто думаю, рассуждаю о нашей роли и сущности: кто же мы, чекисты, есть на самом деле?

Генерал вопросительно взглянул на подопечных, как бы ожидая от них каких-либо соображений. Они молчали, понимали, что тягаться с генералом по части глубины рассуждений нет никакого смысла.

— Мы, чекисты — это ангелы. Да-да, ангелы. И я вам сейчас это диалектически обосную. Вот смотрите: вы видели когда-нибудь чекиста с пузом? То-то. У чекистов не бывает пуза. И ведь в спортзалах не сидим: работы много. А вы видели когда-нибудь жирных ангелов? — нет. Потому что животы растут от распущенности и порока. У ангелов и чекистов нет ни того, ни другого. Нет животов, потому что нет пороков, нет пороков, потому и нет животов. Смотрите: ни у меня, ни у Гогозина, ни у Платонова (хотя он склонен) животов нет. Ну, у Платонова появился малехонький и то ближе к семидесяти, но тут уж ничего не поделаешь — возраст. И вот, поняв эту простую мысль, меня осенило: потому мы, чекисты, без животов, потому что мы и есть ангелы. Не бывает жирных ангелов, как не бывает пузатых чекистов.

На последних словах один из птенцов, тот, что задавал вопрос про бессмертный полк, незаметно втянул живот. У него намечалось небольшое пузико и росли отложения на боках. Ему это не нравилось, но организм с его мнением не считался.

— Мы, чекисты — серые ангелы, задача которых рулить тут, на земле. Но есть белые ангелы, они нас круче и сильнее. Они не часто приходят на землю. С виду они слабые и беззащитные, как дети. Но, когда они приходят, мы должны им подчиняться и служить. И мне сдается, наш Миша — один из них. Он белый ангел, Мессия. Наша задача, чтобы с голов белых ангелов даже волоса не упало. И не дай бог не уследить, обидеть или прогневать белого ангела.

— И что будет? — задал вопрос темный птенец.

— Тогда, Сережа, вместо белых на землю придут черные ангелы, и всем нам придется несладко.

На улице пошел дождь. Секретарь Геннадий вошел в кабинет, направился к окну и прикрыл оконную фрамугу.

— Заметили? — обратился генерал к сидящим за столом. — Вот как с такими жить и работать?

Подчиненные смотрели на шефа, пытаясь уловить, что он имеет в виду.

— И ведь даже не поинтересовался — нужно мне это или нет. А может я хочу свежесть улицы почувствовать. Дождик послушать. Так нет же, пришел, сделал, что хотел, и ушел.

Генерал недовольно косился на секретаря, который невозмутимо вытирал с подоконника дождевые капли.

— Совершенно не слушает старика. Не считается с моими желаниями. Никуда не выпускает. Приходится, как школьнику, прошмыгивать в дверь, пока он куда-нибудь отойдет или отвлечется.

Подопечные смотрели на секретаря, который никак не реагировал на стариковские ворчания.

— Просишь кофе — заварит чай. Просишь чай — заварит кофе. Вот и что прикажете делать? — отец выжидающе смотрел на орлят. Секретарь тоже взглянул, но быстро отвел глаза.

Пауза затягивалась. Орлятам нужно было что-то отвечать.

— Так Вы бы приказывали… — предложил темный.

— Пробовал, не помогает. Угрожал увольнением — смеется. Мне кажется: замышляют что-то против меня.

— Кто?

— Пока не знаю. Вот он, например, — генерал указал на своего секретаря. — Он у них самый главный. Видите, как смотрит своими глазищами?

Секретарь забрал со стола стакан, из которого пил Глушко, и направился к выходу.

— О, видали, как зыркнул? Страшный человек. Мне кажется, отравить меня хотят.

— Кто?

— Да они все. С Геннадием во главе, — сделал неопределенный жест. — Надоел я им, вот и хотят от меня избавиться. Заговор плетут.

Подчиненные молчали. Геннадий вышел из кабинета, аккуратно прикрыв дверь.

— Знаете, что? Вы бы проверили их как-нибудь. Чует мое сердце измену. Не дайте им меня убить…

— Марк Антонович, проверим, — сказал темный.

— Спасибо, Сережа. Я вам верю.

Глаза генерала слегка увлажнились, и он вытер их тыльной стороной ладони.

— Вы, ребята — отличные чекисты. Мне не стыдно было бы представить вас ни академику Семённому, ни даже самому Феликсу Эдмундовичу, если бы он был жив. Знаете, это очень важно — беречь в себе внутреннего чекиста! Но не менее важен и внешний чекист. Внешность — это отражение внутреннего содержания. Внутренне красивый человек не может быть уродливым внешне. Даже если его не наградила природа, он найдет, как придать себе внешнюю привлекательность. Но уродливый внутренне никогда не сможет сделать внешнюю красоту своим естественным состоянием, не сможет быть красивым легко и непринужденно. Он обязательно выдаст себя, проявит свое внутреннее уродство: в словах, в действиях. То же самое с жиробасами. Самый простой способ отличить настоящего чекиста от ненастоящего — узнать по внешности, посмотреть на его тело. Если жиробас, значит ненастоящий чекист.

Светлый снова подобрался, в его планы не входило потерять в себе ни внешнего, ни внутреннего чекиста.

— Так что берегите, берегите в себе чекиста! Любите его, лелейте его…

На этих словах хозяин кабинета прикрыл лицо руками и всхлипнул. Некоторое время он так и сидел, потом рука, прикрывающая лицо, плавно опустилась на колено. Глаза генерала были закрыты. Он спал. Его тело неспешно растеклось по креслу. Голова склонилась на грудь, из-за чего из горла начало доноситься негромкое похрапывание. Орлята сидели молча. Изредка переглядывались. Через двадцать минут один из них посмотрел на часы. Минут через сорок Марк Антонович зашевелился, закрякал, прочищая горло, вытер с бороды подтекшую слюну. Несколько секунд он протирал глаза, делал жевательно-глотательные движения ртом. Потом с удивлением уставился на присутствующих.

— Чего это вы здесь делаете? — наконец произнес он слегка заплетающимся языком.

Генерал быстро взял себя в руки и выровнялся в кресле.

— Ну и уморили же вы меня, старика. Идите, товарищи, работайте.

Мужчины встали из-за стола, и направились к выходу.

— Хотел я вас смородиновым листом угостить, да извиняйте, все Глушко-прохвосту отдал. Жду вас сегодня в семнадцать часов на богослужении у отца Онуфрия, там же, на Третьей Забоевской, — бросил он на прощанье.

Глава 4. Мужское решение

Миша проснулся около полудня. Привел себя в порядок, позавтракал тем, что нашел на кухне. Потом проверил содержимое бара. В нем было почти все, что он любил, и даже больше. «Хорошие напитки — вещь интернациональная», — улыбнулся парнишка, разглядывая ряды разнокалиберных бутылок.

Потом он позвонил своим новым московским знакомым. Особенно была рада Оксана Вадимовна, которая очень за него переживала и собиралась к вечеру обращаться в розыск. Миша рассказал ей о своих знакомствах, опустив момент с исцелением. Федор таксовал поблизости и был готов подскочить в любой момент. Отец Онуфрий сказал, что у него с утра сидит страдающий похмельем Витюша, который извиняется за постыдное поведение и очень просит Мишин номер телефона.

Вечером мужчины собрались в уютном пабе недалеко от Мишиной квартиры. Паб имел выразительное название «Рыжий лепрекон». По своей концепции он напоминал подобное заведение на Лонг-Бич, где Миша пару раз отдыхал с Эндрю. Всей компании, как новичкам, выдали высокие матерчатые шляпы зеленого цвета с символикой паба. Мужчины пили эль, разговаривали, шутили.

Тройку новых друзей, чудесным образом обретенных в первый день приезда, Миша в шутку назвал «святой троицей». Вите с Федором такое название очень понравилась, а отец Онуфрий, как всегда, хмурил брови.

*

Весь следующий день Миша, не жалея ног, колесил пешком по Москве. Он обошел весь центр от Китай-Города до Арбата, разглядывал здания, всматривался в проходящих мимо людей. Остановившись перекусить у вагончика фастфуда «Русский кебаб», он угостил чебуреком растрепанного бомжа с распухшей щекой.

«Кофеек так себе, — отмечал Миша, запивая сочную шаверму коричневым напитком из пластикового стакана, — а вот шавуха — просто нечто».

Он неспешно жевал, посматривая по сторонам. Его внимание привлек яркий агитационный плакат социальной рекламы на торце дома напротив. «Не служил — не мужик!» — гласил лозунг сверху. На плакате накачанный, блестящий от масла мужчина в портупее и кожаной фуражке держал в одной руке плеть, в другой — конец цепи-поводка. На поводке сидел субтильный мальчишка-подросток в черном кожаном наморднике. Руки парня были поджаты, как у зайчика. «Будь мужиком — служи!» — усиливала эффект надпись снизу.

После перекуса Миша двинулся по Бульварному кольцу. Агитационные плакаты были повсюду. На одном суровый буденовец вопросительно тыкал в зрителя пальцем: «А ты зассал в армейку сходить?» На другом был изображен бритвенный станок и пара куриных яиц, обмазанных пеной для бритья. Надпись гласила: «Мужик — не тот, кто яйца брил, а тот, кто в армии служил». На следующем плакате крепкие ребята в военной форме силой снимали носки у испуганного хиляка. «Если ты не отслужил, то носки не заслужил», — поясняла надпись снизу.

«Сколько экспрессии и национальной харизмы! Как много всего мне еще предстоит постичь на родной земле», — удивлялся про себя Миша.

Он замедлил шаг, просматривая ролик на светодиодном экране наружной рекламы. По улице маршировал худенький солдатик в камуфляжной форме. Мимо него ехал дорогой автомобиль с открытым верхом, полный красивых девушек. За рулем сидел надменного вида молодой мажор. Девушки мажора с вожделением смотрели на солдатика. В следующий момент красотки вышвыривали мажора из машины и призывно махали солдату. Через секунду парень в камуфляже, облепленный девушками, восседал за рулем на месте мажора. На следующем кадре вся компания отдыхала в джакузи, распивая шампанское, причем улыбающийся солдат сидел в купели в своем камуфляжном костюме. Клип заканчивался словами, выведенными во весь экран: «После армии — вся жизнь к твоим ногам. Вступай в ряды вооруженных сил». Далее всплывала приписка более мелким шрифтом: «В армии ты можешь получить диплом повара IV-го разряда, а также отучиться по нескольким строительным специальностям и не только».

**

Решение пришло внезапно, как разряд молнии. Оно казалось самоочевидным и абсолютно логичным. Миша достал телефон и набрал номер, указанный на агитационном плакате.

— Здравствуйте, я хотел бы отслужить в армии, — четко и уверенно произнес он, услышав голос на конце трубки.

В процессе разговора Миша пояснил, что желает исполнить гражданский долг и пройти срочную воинскую службу. После ответа на ряд вопросов, а также узнав некоторые обстоятельства (возраст и место жительства в США), ему вежливо отказали и положили трубку. Во второй раз Мише объяснили, что он старый и необразованный для солдата-новобранца (американское образование не считается) и вообще должен решать такие вопросы по месту прописки, после чего снова положили трубку. В третий раз над ним смеялись, поставив телефон на громкую связь. В четвертый — попросили больше не звонить и не отвлекать людей от работы. На пятый — ругали и угрожали расправой.

— Сколько было злости и угроз! — возмущенно вспоминал Миша в конце дня, сидя с товарищами за кружкой горького «Гиннесса». — Обещали «найти и отпиздить», «засунуть ноги в жопу». Но я не остановлюсь, завтра я поеду к ним сам!

— Их, конечно, можно понять. Мало ли хулиганов у государевых людей время отбирает, но ноги в жопу — это слишком! — соглашался отец Онуфрий.

— Откуда же в нас, русских, этот ненормальный интерес к жопам? — усмехался Федор.

— Ну почему ненормальный — абсолютно нормальный интерес, — вступал Витюша. Для нас, русских, жопа — это больше, чем просто часть тела — это сакральное место, начало начал. Только у нас есть выражение — «жопа мира», «рукожоп», «делать через жопу», «жопа пришла». А куда можно спрятать что-то важное, чтоб никто не нашел, а? Если бы Иисус Христос в те года у нас появился, то его бы не распяли, а на кол посадили, правда, батюшка?

Витюша был очень доволен возможности проявить интеллект.

— А так-то ты, Миша, все верно говоришь. Если бы не инвалидность, я бы вместе с тобой к этим воякам на разборки поехал.

Следует отметить, что Федор и отец Онуфрий, равно как и Оксана Вадимовна встретили Мишино решение весьма сдержанно. Федор сказал, что это будет впустую потраченное время, что Миша будет чистить на кухне картошку и драить унитазы. А вот Витюша горячо поддержал идею: «Еврейский спаситель откосил, а наш — сам добровольно в армейку просится», — шутил он, ухмыляясь во все передние зубы.

«Я вдруг понял, Эндрю, что должен отдать дань уважения Родине, выплатить гражданский долг, — говорил Миша в камеру, записывая перед сном очередное видеообращение в Америку. — И не потому, что я что-то кому-то задолжал. А для того, чтобы единиться с народом, чтобы никто не мог сказать мне, что я отсиделся у мамки под юбкой или в трюме на яхте».

В ту ночь Миша засыпал очень плохо. Он переживал за фиаско, которое потерпел в ходе переговоров с рекрутерами из военного комиссариата.

***

В восемь тридцать на Мишин мобильный позвонили. Знакомый голос из военкомата вежливо извинялся за вчерашнюю горячность и приглашал приехать в ближайшее время с имеющимися документами на призывной пункт. По окончании разговора Миша вызвонил Федора и побежал в душ. Через пятнадцать минут Федор стоял у подъезда. Парень впопыхах допил кофе с молоком и опрометью поскакал вниз по лестнице.

Почти целый день Миша проходил всевозможные медицинские и психологические освидетельствования, сдавал несчетное количество компьютерных тестов, отвечал на разные неудобные вопросы (в том числе — не является ли он геем, наркоманом или агентом иностранных спецслужб). Некоторые тесты и собеседования он проходил, будучи подключенным к каким-то аппаратам. (Миша решил, что это детекторы лжи.)

В тот день в комиссариате находились какие-то важные шишки, которые наблюдали за происходящим со стороны, изредка перешептывались, заставляя нервничать военкомовский персонал. Нервозность передавалась и Мише.

На вопрос, где бы он хотел служить, Миша честно заявил, что хотел бы служить там, где сложнее всего, где наиболее полно мог бы раскрыться его потенциал солдата, гражданина и патриота своей страны. Он очень переживал, что врачи найдут какую-нибудь болезнь или противопоказание. Боялся ответить как-то не так суровым интервьюерам в погонах и без. Особенно его настораживали пожилые дядьки в штатском, которые сидели поодаль, делая вид, что их ничего не интересует.

Наконец, испытания закончились. Миша был признан годным к несению военной службы и распределен в войска специального назначения. «Спецназ — мечта любого русского паренька, а счастливый билетик выпал мне», — думал про себя Миша, расцветая от счастья. Каково же было его изумление, когда на основании совокупности результатов оценки интеллектуальных и психологических качеств, уровня образования, физической формы, компетенций и умений Мише было присвоено офицерское звание «капитан». Ему это очень льстило, но он считал свое «капитанство» заслуженным и символичным. Заслуженным, так как кроме всевозможных компетенций и личных качеств он все-таки умел управлять собственным судном. Символичным по этой же причине, ведь он действительно был капитаном у себя на яхте. Кроме того, Мише сообщили, что ему неслыханно повезло. Как раз в тот день происходил набор в какую-то сверхсекретную экспериментальную воинскую часть.

На сборы был дан один день. В девять утра следующего дня он должен был явиться в военкомат для отправки к месту службы. Ему выдали форму и заранее взяли подписку о неразглашении названия и места дислокации учреждения, где Мише предстояло обучаться военному ремеслу.

Оказавшись за дверьми военкомата, Миша тут же набрал своей московской святой троице и с гордостью похвастался результатами. Витюша предложил устроить классические проводы с песнями, танцами, конкурсами. Мише казалось, что это слишком. В итоге проводы решили устроить скромными, без привычного по такому случаю шума. Приятели просто собрались в «Рыжем лепреконе». Общались, говорили напутствия, каждый дарил новобранцу нехитрые подарки: канцелярские принадлежности, конверты, средства личной гигиены. Миша сидел в новенькой военной форме, которая удивительно хорошо на нем смотрелась. Витюша «подогнал» Мише интересную металлическую зажигалку («порадовать дедушек»), рассказывал премудрости солдатского уклада, объяснял правила поведения. По видеосвязи от души порадовалась и благословила Мишу Оксана Вадимовна, отметив, как идет ему военный стиль. Увидав, что проводы происходят в питейном заведении, она попросила его не налегать на спиртное. Но это было лишним. Миша понимал серьезность предстоящего мероприятия и выпил за вечер только две кружки легкого светлого лагера.

«Ты не представляешь, как я счастлив, Эндрю! Завтра я поеду на воинскую службу! — говорил он на камеру, демонстрируя в разных ракурсах свою чудесную, очень современную зеленоватую форму. — Радость и волнение переполняют мое сердце. Понимаю, что будет нелегко, но я собираюсь с достоинством пройти это испытание, чтобы потом с гордостью носить звание солдата и офицера. И не прятать глаза, а смело говорить «да!», отвечая на вопрос: «служил ли ты в армии?»

****

На следующее утро в назначенный срок Федор привез Мишу к пункту сбора. Оттуда к месту службы его везли на автобусе. Дорога заняла несколько часов. За это время ребята-новобранцы успели перезнакомиться и немного сдружиться. Все оказались довольно позитивными и, конечно, все были рады, что служить придется недалеко от дома.

Сразу по приезду солдат выстроили на плацу и привели к присяге. На ритуале присутствовала вся воинская часть. Играл оркестр, выступали какие-то высокие чины и старожилы службы, нарядные солдаты в белых перчатках торжественно стреляли в воздух из боевых автоматов. Новобранцам объяснили распорядок дня, правила поведения, накормили и распределили по койкам. На сегодня им было разрешено отдохнуть и освоиться.

Представляю, дорогой Читатель, с каким нетерпением Вы ждете от автора каких-либо подробностей относительно воинской части, куда судьба забросила нашего героя. Однако вынужден разочаровать, многого о базе и ее месте нахождения автор, к сожалению, сообщить не имеет права, дабы не подвести Мишу и не выболтать секретной информации. Скажем только, что она располагалась в удивительно живописном уголке Подмосковья. На ее территории росли высоченные сосны и вековые дубы. Через аккуратно постриженные газоны пролегали мощеные дорожки. На небольшом озере с лилиями плавала пара белых лебедей. На берегу то тут, то там были установлены добротные деревянные беседки. Особенно порадовало Мишу то, что в спортивной зоне был теннисный корт, ведь теннис он любил не меньше (а может даже больше!), чем гольф.

Как объяснили ребятам, они попали в закрытую экспериментальную часть, в которой отрабатывалась новая система уставных и неуставных взаимоотношений. Полученный опыт в случае положительного результата планировалось перенести на всю страну. Казармы были повышенной комфортности. Они, собственно, только назывались казармами. Попав сюда, непосвященный человек мог бы решить, что находится не в воинской части, а в закрытом гостиничном комплексе санаторно-курортного типа. Солдаты были размещены в уютных комнатах по два-три человека. Мише, как молодому офицеру, выделили отдельный деревянный домик-коттедж на берегу озера. Всех предупредили, что и снаружи, и внутри объектов находятся камеры. Это было необходимо для улучшения качества работы части. Миша в общем-то не возражал от участия в таком эксперименте. Он был рад в ходе службы принести своей стране дополнительную пользу.

Как сообщалось ранее, «запахом» — новобранцем до принятия присяги, Миша побыл недолго, в первый же день попав в «духи». В статусе «духа» ему предстояло вынести основные тяготы военной службы.

Со следующего дня начались суровые солдатские будни. Мишу учили маршировать, отдавать честь, выполнять простые команды. Несмотря на усилия, которые прикладывало руководство для искоренения неуставных отношений, вечером того же дня Мише пришлось столкнулся с дедовщиной, о которой предупреждал его Витюша. После отбоя в комнату отдыха, где ребята играли в бильярд, вальяжной походкой вошли «деды» — военнослужащие, отслужившие половину срока.

— Ну что, «духи», кто первым будет «дедушкам» портянки стирать? — с ходу заявил самый наглый (как оказалось, заводила и лидер среди старожилов).

Что такое портянка Миша знал от Витюши и в принципе был готов к чему-то подобному. На некоторое время в комнате воцарилась напряженная тишина.

— Никто не будет. Ты просто отнесешь их в прачечную, и твою одежду постирает стиральная машина, — спокойно и без вызова ответил Миша.

Его расслабленный и уверенный взгляд в совокупности с безупречной логикой ответа заставил наглеца на секунду подвиснуть.

— Опа-на, да тут у нас умник выискался. Вот ты-то и постираешь мне портянки.

— Но зачем тебе чей-то ручной труд? Ведь машинка сделает это лучше любого человека. Для того ее и придумали.

— Это что за борзо́та отказывает «дедушке» в уважении? — «дед» угрожающе двинулся на Мишу.

— Кажется, я понял, брат. Тебя не интересуют портянки как таковые. Портянки — это лишь повод унизить младших товарищей. Я прав?

Слегка опешивший дед обернулся и посмотрел на друзей, которые с интересом наблюдали за развитием ситуации.

— Но ты не виноват. Над тобой в свое время совершили то же самое. Над тобой издевались старики, теперь ты издеваешься над молодыми, компенсируя полученные психотравмы от буллинга. И я тебя понимаю. Но знаешь, брат, представь, что с человеком, которого ты унижаешь, тебе придется выполнять боевые задачи, и у него в руках будет боевое оружие. Не боишься оказаться на линии обстрела?

— Ты что, «душа́ра», на армейские традиции замахнулся?

— Замахнулся ли я на традиции унижения достоинства человека, мужчины, русского солдата? Да! Я замахнулся на такие традиции. А кто решил, что мы должны держаться за традиции только потому, что это традиции? А если они стоят на пути выздоровления и ведут нас в погибель? Любые традиции необходимо постоянно подвергать ревизии и переосмыслению и отказываться от них, как от вредных привычек, если они мешают нашему развитию и совершенству. Если бы мы все держались за традиции, мы бы до сих пор жили в пещерах и ели людей. Ты любишь Россию?

Вопрос насчет любви к России был произнесен довольно требовательно. Вопросительные взгляды присутствующих устремились на «дедушку».

— Кто-нибудь здесь любит Россию? — Миша испытующе обвел взглядом стоящих в помещении людей.

— Я люблю! И я люблю! — раздались несмелые голоса «духов» -новобранцев.

— Я тоже люблю! — неожиданно выкрикнул парень из компании «дедушек».

— Так и я люблю! И я! — возгласы начали разноситься отовсюду.

— Все! Мы все любим Россию! — напористо и громко произнес Миша и выразительно поднял вверх указательный палец.

Все замолчали как по команде.

— Так вот, — продолжил он, несколько снижая тон, — свою любовь к Родине мы как солдаты можем выразить в первую очередь беззаветным и преданным служением ее интересам. Сила России — в сильной и сплоченной армии с высоким моральным и боевым духом. А разве можно построить сильную армию на унижении боевых товарищей? Этим униженным и растоптанным людям мы будем потом доверять жизнь, идти с ними в атаку, молчать, если не дай бог попадем в плен. Так что только на братской опеке, на любви и поддержке нужно строить наши отношения. Только так и никак иначе!

Он закончил. Некоторое время в комнате стояла мертвая тишина.

— Охренеть… — произнес, наконец, кто-то из зала, — да это же… да это же… Ура! Ура, черт возьми!

В следующий момент по казарме, как взрывная волна, пронесся громкий шквал многократного «Ура!»

Это событие оказалось ключевым моментом в солдатской жизни Миши и значительно повлияло на характер внутренних взаимоотношений. Дедовщина с этого дня, конечно же, не исчезла, нет. Но она коренным образом трансформировалась и изменила свою природу. Мысли и чувства по поводу армии, а также суть неуставных отношений в части Миша выразил в сочиненном в свободное время нехитром стихотворении. На эти слова музыкальноодаренные сослуживцы подобрали подходящую мелодию и создали солдатскую песню в стиле реп (читать речитативом):

1

Ты пока в стране живешь,

В долг у родины берешь.

А потом его вернешь,

Когда в армию пойдешь.

Припев: И не плачь, что в долг не брал

И страну не выбирал.

А в армейке отслужи,

Силу- стойкость докажи.

2

От повестки не гасись

И от службы не щемись.

К военкому приходи,

Медкомиссию пройди.

3

С мамой-папой попрощайся

И в дорогу собирайся.

Весело смотри вперед,

Плац военный тебя ждет.

4

По команде просыпайся,

Быстро-быстро одевайся.

От других не отставай.

Эй, вперед, давай-давай!

5

Не печалься и не бойся

И для армии откройся.

Отслужи своей стране,

Стань уверенным в себе

6

На посту, солдат, не спи,

Улыбайся, не грусти.

Если ты чего не сможешь,

Дедушка всегда поможет.

7

Дедушка как старший брат

Самый опытный солдат.

И подскажет, и прикроет,

На косяк глаза закроет.

8

Дружбу верную солдата

Не убить из автомата.

Песенка звучит в груди,

Только радость впереди.

Й-о-у, качаем-качаем,

Й-о-у, качаем…

Эту песню ребята сделали своим неформальным гимном. И если Вы, дорогой Читатель, когда-нибудь услышите ее где-нибудь на улице, знайте, тот, кто ее поет, возможно, один из тех, кому посчастливилось служить с Мишей в одной части.

*****

Миша отнесся к своей служебной миссии необычайно серьезно. С отчаянным рвением этот немолодой для новобранца человек начал учиться совершенно новому для него солдатскому ремеслу. Он много спрашивал, читал, рассматривал плакаты на стенах, обращался за разъяснениями к опытным служивым. Вечером его можно было увидеть изучающим устав. Он знакомился и разговаривал с молодыми и старожилами, прапорщиками и офицерами. В нем проявилось удивительное качество: умение выслушать людей, не отмахиваться от неприятного и трудного. В самый короткий срок он объединил вокруг себя людей совершенно разных по возрасту и статусу в солдатской иерархии. Но давайте, дорогой Читатель, предоставим все же слово нашему герою:

«Я понимаю, для того, чтобы быть достойным солдатом, — писал он Эндрю, — чтобы освоить ремесло, которое должен знать каждый уважающий себя мужчина, я обязан отдавать службе всего себя без остатка, работать с отчаянной энергией, работать, работать и работать. Признаюсь, это адский, сизифов труд. Я пытаюсь сжать в кулак всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожиданий Родины, так ласково принявшей меня в свои объятия. Мы маршируем, бегаем, ползаем, стреляем, преодолеваем препятствия. И я от этого всего получаю огромное удовольствие, только к вечеру неимоверно устаю и падаю без задних ног в своем небольшом деревянном доме с замечательным природным запахом. Иногда у меня не хватает ни физических, ни душевных сил на теннис, плавание или сауну. Моральной разгрузкой в конце дня для меня становится расслабление в горячем джакузи с ароматной пеной и замечательной солью Мертвого моря.

Доктор Касторкин (так мы в шутку называем нашего полкового врача) постоянно интересуется состоянием моего здоровья. Ему, видать, сообщают, что я не щажу себя на занятиях и работаю на износ. Возможно, его опасения имеют основания: мое усердие, скорее всего, не благоприятствует укреплению здоровья. Но я всегда бодро отвечаю, что все в порядке, боюсь, чтобы он не отправил меня на больничку или не комиссовал из-за какой-нибудь болячки.

В зеркале я вижу, что лицо мое слегка осунулось, но глаза выглядят как никогда счастливыми. Я с ужасом думаю, чтобы меня не дай бог не отозвали, не отправили в увольнение раньше срока. В этом случае я бы считал, что моя миссия как солдата в значительной степени не выполнена. И вот тогда бы мое здоровье, я думаю, точно ухудшилось бы».