Этот цикл поэзии вдохновлен искусством выдающегося грузинского художника-графика Цотнэ Мамулашвили.
Графика является элитным видом изобразительного искусства. И в этом ряду работы Цотнэ Мамулашвили выделяются неповторимым сочетанием тончайшей, скрупулезной филигранности рисунка с необычайным сердечным теплом. Такая графика воспринимается, как живопись, её линии и пятна полны внутренних оттенков. Работы Цотнэ многоплоскостные, полны мистических смыслов.
Это сама поэзия.
Обложка: Цотнэ Мамулашвили
Оформление: Майя Орджоникидзе, Гиорги (Гия) Арабули.
У нас два глаза: земной и духовный.
Рекомендуется, чтобы они стали одним.
Никола Тесла
***
Буква нежная
ветвями проросла,
расцвела бутонами
нежданно,
взмахами
воздушного весла
поплыла в сознание
так странно,
чтобы слиться
в потаенный ряд,
черный фон, конечно,
не обманет,
оттенить
происходящим рад
древнюю мистерию,
и станет
слово тем
магическим значком,
что укажет путь,
замажет пропасть,
слабеньким миганьем,
маячком,
остановит бешеную лопасть
прошлого,
что будущим растет,
будущее
в прошлого затменьи,
музыкою числа
разочтет
полутьмой
в негаданном прозреньи,
свиток вдруг
наполнится,
споет,
смыслами
роскошно развернется,
буква одинока,
хоть не пьет
тот нектар,
что нотой обернется.
***
Книга вырастает
из ветвей
с черной виноградинкой
закладкой,
в точной партитуре
соловей
тоненьким щелчком
по ноте сладкой
вдруг зашелестел,
колонна спит,
и будильник герб
молчит до срока,
виноградный
скрылся аппетит,
не трещит
забытая сорока,
рядом меч,
ну, как же без него,
и доспехов ребра
ждут сигнала,
криптограмма
тайного сего
далека
в безгласии астрала,
белые пространства
между всем,
terra так incognita
клочками,
ключ для нерешенных
теорем,
затемненных
круглыми очками,
свиток и гравюра
на листе,
как бы невзначай,
открытой книги,
гроздья
в лаконичной простоте,
за окном
гремящие квадриги,
толщина,
извилистость лозы,
линий непонятность
совпадений,
то ли с неизбежностью
грозы,
то ли с повеленьем
вдохновений,
мастера
незримая рука
начертала контуры
пространства,
это не уходит
с молотка,
маленький этюд
следов убранства.
***
Закоулок
старой улочки,
брови дерева резные,
хачапури
вместо булочки,
мостовые расписные,
низкой двери
арка щурится,
камень выглажен
столетьями,
впрочем,
никогда не хмурится,
даже сыплет
междометьями,
и фигура наклоняется
за решетками
балконными,
серенаду все пытается
услыхать
волнами сонными,
день склоняется
над крышами,
жар спадает,
время позднее,
притворились
ставни нишами,
чтобы скрыть
от комнат грозное,
что таят
ладони севера,
далеко так,
что не верится,
а в горах
ковры из клевера
с покрывалом
неба мерятся
в протяженности
и пламени,
переулок
к сну готовится,
и истрепанного знамени
бархат теплится
и молится.
***
Толщина томов
с щепотью табаку
бороздит во сне
воображенье,
крышечка от трубки
на скаку
вдруг подхватит
мысли притяженье,
свод страниц,
массивный переплет
заслоняет
кожей буйволиной
полотно,
что в толстой
книге ждет
музыкально
стройною картиной,
от затяжек
выеден мундштук,
дерево вишневое
и запах
дыма, что прошел
сквозь пальцы рук,
как в салонах,
так и на базарах,
там натура,
там модели в рост,
уместить их
в книжные страницы
замысел,
конечно же, не прост,
многое тут
может пригодиться,
ну, а если
все же удалось,
луговым цветком
на переплете
имя расцветет,
так повелось
в вечного пера
слепом полете.
***
Ночь прозрачным
черным покрывалом
заслоняет действо
от тоски,
облачко ласкать
луну устало,
гладить
её белые виски,
пеной говорящей
шепчет море
лоцию шальному кораблю,
он пристанет
и узнает вскоре
берега ответное «люблю»,
берег сей доселе
был неведом,
хоть желанный,
вовсе незнаком,
башня, стены, дерево,
соседом
грот подземный
таинства ростком,
что таится там
в лампадах бликов,
глубина
лишь небу по плечу,
и скелет ворот
нашарит тихо
что-то очень нужное врачу,
он деревьев корни
исцеляет,
землю прошивающие
сквозь,
или камни
в груды собирает,
разбросав
их прежде на авось,
вот луна проснулась
и зевнула,
расступив
туманность облаков,
ей в ответ,
хвостом плеснув,
акула
распугала
собственных мальков,
ночь идет
неслышным
шагом кошки,
создавая свой
пустотный фон,
в лунной обозначенной
дорожке
шепот и стога
деревьев крон.
***
Наполовину
античною маской,
светом и тенью
лицо
делится
прочно забытою
сказкой,
спрятано где-то кольцо
в тех подземельях
далекого замка,
башенки
острые в ряд
встали,
незримого
прошлого рамка,
слепо,
упрямо глядят,
цепью и раковиной
запрягает
мысль колесницу
времен,
лежа, часы
ритм знамений
слагают,
бьет безупречностью он
танца потехи,
ногами рисует
вязи окружности шут,
ветер свечу,
улыбаясь, задует,
хворост телеги везут,
факелы в окнах
мигнут и погаснут,
выглянет
кто-то из скал,
белым лицом
покивает напрасно,
срок до безумия мал,
небо слилось
заливными штрихами
с фоном картины,
и вот,
мерно стуча
по камням каблуками,
в гору
секунда бредет.
***
Два светила
на небе,
возможно ли это,
но ведь лучше,
наверно,
чем ни одного,
в черном небе
хвостом
повиляет комета,
очищая округлости
шара сего,
это нужно,
чтоб мысли
открыть совпаденьям,
отдышаться
средь переплетенья лучей,
черно-белых
пространств
поклониться мгновеньям,
прилетающим
шумною стаей грачей,
и рассевшихся на
в землю впившемся
древе
протыкающем твердь
властью пальцев корней,
чтобы плод
полотна
удержался во чреве,
лоно воображенья
сжимает сильней
зародившийся некогда
возглас пространства
в стуке времени,
черного, белого,
в такт,
и решетка лучей
тонкий контур
убранства,
просветленного мира
надежда и факт,
зазвенит
тихой пчелкой
струна мандолины,
лютня тут же подтянет,
украсив щипки
совершенством
контраста
далекой картины,
до которой подать
мановеньем руки,
нет бессилия в этом,
и нет укоризны
всем ушедшим
напрасно,
и всем временам,
не имевшим
ни смысла,
ни дна, ни отчизны,
обелиск
черно-белый
нашедшимся нам.
Шапка
Кто забыл
её надеть,
шут или крестьянин,
поспешивший улететь
инопланетянин,
вот и скромно
прилегла
шапка-невидимка,
опустив к земле
крыла,
старая пластинка,
вдруг уставшая
играть
марши, менуэты,
предоставив
описать
вам пером, поэты,
шапка старая
лежит,
думая коварно,
а над ней стремглав
летит час
с пространством парно,
что там теплилось
под ней,
мудрость,
иль интриги,
но молчит
уж столько дней,
и в завязках фиги
держит, исподволь таясь
на столе лукаво,
есть в безмолвии
ведь власть,
на сужденье право,
на загадки
и на грусть,
без неё не может
мысль,
обглоданная пусть,
та, что сны тревожит,
просто шапка,
ну, и что,
головным убором
притворится, хоть
раз сто,
хитрым приговором,
пусть материя стара,
вытерта, помята,
из прорех
свистят ветра,
вылезает вата,
но выбрасывать её,
впрочем, не спешите,
бесполезное рваньё
в этом не ищите,
поднимите, в руки взяв,
свесятся завязки,
из подкладки,
заиграв туш,
посыплют сказки,
притчи, россказни, грехи,
слухи, анекдоты,
а, быть может, и стихи,
рифмы привороты,
будет весело, смешно,
еще чаще грустно,
эта рукопись давно
излагает устно,
лишь прислушаться,
тогда
время вспять вернется,
да, лишь шапка,
не беда,
на момент проснется,
а потом её опять
лучше успокоить,
положить туда, где взять,
так-то всех устроит.
***
Сжимается
деревьев хоровод
вокруг запора
замкового рва,
никто сюда
сегодня не придет,
и сотню раз
подумает сперва,
ведь отражает
призрачный хрусталь
всю неприступность
башен, что окрест
собой венчают
гордо пастораль,
на камне проступил
чеканно крест,
он у корней
дубов столетних
спит,
но бодрствует
в бойницах кастеллан,
на страже вечной
пушки и гранит,
за стенами
мечи сжимает клан
тех рыцарей бессмертных,
что опять
прислушиваются
к возне теней,
при факелах
успеют прочитать
молитву,
прислонясь
губами к ней,
на небе ночь
закрасит лаком день,
а на земле
объятия ветвей,
в подземный ход
скользнет
слепая тень,
подавится
тирадой соловей,
война с природой
вечно не в ладах,
поскольку не мудра,
не глубока,
её отец
на дне сознанья страх,
её кормушка
адская рука,
но все ж природа
непрерывно ждет,
ей нипочем
скрывающая ночь,
и ароматным шагом
подойдет,
чтоб тьма,
свой срок отбыв,
упала прочь.
***
В полумраке кабачка
странное виденье,
света тусклого
клочка
желтое мгновенье,
в одиночестве
кувшин,
и вина лишь привкус,
незаглаженных
морщин
тишина и искус,
на трезубце
три свечи,
шалость Посейдона,
моря нет,
оно молчит,
лишь огня корона,
жестом
щеки окружив,
руки загрустили,
свет в глазах,
поскольку жив,
веки отпустили,
а иной усталый взор
в никуда направлен,
шапкой бархатной
укор
горестно придавлен,
декорация колонн
поглощает действо,
незапамятный
пилон
помнит и злодейство,
и веселье,
и пиры,
и многоголосье,
и всерьез
обрыв игры,
и умов колосья,
пусть скосил
когда-то их
стрелками курантов
пятистопный
ухарь стих
в деках музыкантов,
все равно
темна вода,
и течет неслышно,
берег этого пруда
шелестит затишно,
скоро кубки
принесут,
жареного вепря,
и хмельной
закрытый суд
при порывах ветра
сразу вынесет
вердикт,
ясно, что виновен,
мракобесия реликт
вечно многословен,
а немой
глоток вина
всех и все
рассудит,
бездна истин
холодна,
а теплей
не будет.
***
Невероятнее
сказки та быль,
правда
фантазий сильнее,
стены тюрьмы его
звездная пыль,
это намного
страшнее,
в этой стене
и решетка гранит,
плесень
надгробного камня,
сон ускользает,
и узник не спит,
память
бессонницей раня,
хоть при кинжале,
бессилия гнет
мучает
лунным затменьем,
красным комета
хвостом заметет
узы земным притяженьем,
космоса узник
свободы не ждет,
это с рождения
роскошь,
поздно с Персея
звезда упадет,
праздной богинею
Мокошь
не посетит
в беспространстве уют,
и серебром
не поманит,
стаей мышей
Персеиды снуют,
блеском
Медведица ранит,
эта сплошная
полярная ночь
худшей тюрьмой
во вселенной,
Дао и Будды
послушная дочь,
истины гавань
нетленной,
цепь натянул
медальон на груди,
птицей нахохлилась
шляпа,
век световой
и тоска впереди,
рока
когтистая лапа,
только надежда,
наивность и мед,
звездочки пчелы
созвездий,
ворох забот
на столетья вперед,
спор световых
перекрестий.
Kup książkę, aby przeczytać do końca.